...Некогда, в древности, людей объединяли общие традиции, обычаи, родовые и национальные связи. А нас сильнее всего связывает наша деятельность по завоеванию будущего.

Ст. Лем

...Будущие события уже бросают тень на настоящее.

А. А. Богданов

...Я считаю, что самый очевидный и подлинный метод социологии – это создание Утопий и их исчерпывающая критика.

Г. Уэллс

§ 1. УТОПИЯ И УТОПИЗМ

«...Я не заботился о потомках, но мне хотелось отличить минутные прихоти человечества от его природы».

И. Г. Эренбург

...Нет ничего более сложного, чем самые простые вещи... Этот парадокс в наше время, пожалуй, становится уже банальностью. Нет простых людей – каждый человек сложен по своему; нет простых вещей – есть вещи, к которым мы привыкли и лишь поэтому они кажутся нам простыми. К числу таких привычных и с первого взгляда кажущихся простыми явлений можно в полной мере отнести утопию. Слово это широко употребляется в качестве существительного, от него образовалось прилагательное «утопический», и нет такой социальной проблемы, где бы нет-нет, да и не мелькнуло бы: «утопия», «утопическое»...

Неосуществимое или пока неосуществляемое?

Вместе с тем, определения, которые дают слову «утопия» в словарях и справочниках, очень часто оставляют читателя в некоторой растерянности: после прочтения такого определения суть дела порой не только не проясняется, но становится еще более загадочной.

В большинстве таких определений на первое место выдвинута несбыточность как основное свойство утопии, определяющее самое главное в ней.

В «Философском словаре» (Изд-во политической литературы, М., 1963, под ред. М. М. Розенталя и П. Ф. Юдина) статьи «Утопия» нет вовсе. Она «заменена» статьей «Утопический социализм» (с. 467), хотя утопии по своему содержанию отнюдь не сводятся и никогда не сводились только к идее социализма. В тексте статьи сам термин «утопия» определяется только как «...обозначение идеального общества». Причем относительно его применения сказано следующее: «...В дальнейшем стал применяться при характеристике вымышленных, а главное – неосуществимых общественных порядков» (там же). Но тогда возникает вопрос (не забудем, что в целом речь идет об утопическом социализме), что же авторы «Словаря» относят к «вымышленным» и «неосуществимым» общественным порядкам, например, у Ш. Фурье или Н. Г. Чернышевского? Социализм? Но он уже победил в целом ряде стран. Его конкретные формы в описаниях тех же утопистов? Но в самом существенном основные из этих форм тоже практически уже реализованы...

Во 2-ом издании этого же «Философского словаря» (1968 г.) статья «Утопический социализм» повторена без каких-либо изменений. В 3-ем издании (1972 г.) внесены незначительные, чисто стилистические поправки. Основное определение: «вымышленные, неосуществимые общественные порядки» (с. 426) – остается тем же.

Недалеко от этих формулировок отстоят формулировки «Словаря иностранных слов» (Изд-во «Советская энциклопедия», М., 1964; с. 666–667). В определении слов «утопизм», «утопический», «утопия» акцент сделан именно и прежде всего опять-таки на «...несбыточность, неосуществимость...».

Авторы статьи «Утопия» в «Кратком политическом словаре» (Изд. 3-е, доп. и перераб., Политиздат, М., 1971; с. 259) смещают акценты в определениях. Вместо «несбыточности» появляются «...фантазия, вымысел, мечта». Однако, и здесь реальные основания и социальные роли утопии остаются в тени.

Даже в лучших определениях понятия утопии (в статьях, посвященных термину «утопический социализм» «Краткого словаря по философии» под ред. И. В. Блауберга, П. В. Копнина, И. К. Пантина (изд. 2–ое, Политиздат, М., 1970; с. 332–334) и «Политэкономического словаря» под ред. Е. Ф. Борисова, В. А. Жамина, М. Ф. Макаровой (изд. 2-ое, Политиздат, М., 1972; с. 321–323)), – когда речь идет о Т. Море и Т. Кампанелле, упор неожиданно опять сделан на «несбыточные фантазии», «создания воображения» и т. п. В остальном здесь даны более полные и более обоснованные характеристики и утопии и утопического социализма.

В определении понятия утопии во вводной статье к сборнику утопических романов XVI–XVII вв. ² Л. Воробьев вновь акцентирует именно несбыточность и неосуществимость в понятии утопии, ссылаясь при этом на статью В. И. Ленина «Две утопии». ³ Однако ссылка в такой форме, как она содержится в статье Л. Воробьева, не может быть признана достаточной. Для этого необходим более полный анализ употребления В. И. Лениным понятия утопии (в том числе и в содержании самой статьи «Две утопии»). ⁴

Неосуществимость – далеко не единственное и далеко не всегда главное качество утопии. Конкретная утопия оказывается неосуществимой во всех смыслах и аспектах только при очень определенных и конкретных обстоятельствах: прежде всего тогда, когда это – попытка повернуть историю вспять, когда это – утопия уходящего класса, утопия сохранения социальных явлений, уже обреченных историей на неизбежную гибель. Утопии же социалистического направления (в том числе и утопии Мора и Кампанеллы) выражают назревшую историческую потребность в изменении общественного строя. И в этом отношении они – гениальные предвидения, а не просто «бесплотные мечты» или «неосуществимые фантазии». В работе «Две утопии» В. И. Ленин, ссылаясь на Ф. Энгельса, ⁵ именно под таким углом зрения рассматривает проблему осуществимости или неосуществимости утопических концепций: «...Этот социализм был «ложен» в формально-экономическом смысле. Этот социализм был «ложен», когда объявлял прибавочную стоимость несправедливостью с точки зрения законов обмена... Но утопический социализм был «прав» во всемирно-историческом смысле, ибо он был симптомом, выразителем, предшественником того класса, который, порождаемый капитализмом, вырос теперь, к началу ХХ века, в массовую силу, способную положить конец капитализму...» ⁶

Социалисты-утописты – от Мора до Чернышевского – конечно же ошибались насчет путей, ведущих к социализму, не могли дать научный анализ процесса его возникновения. Но описание самого социализма в их произведениях, несмотря на многочисленные частные неточности, домыслы, ошибки – гениальное предвидение, послужившее одним из источников марксизма. Из одних только определений «вымышленное» и «неосуществимое» невозможно понять, что в их работах могло послужить источником становления науки, исходным пунктом для последующего революционного переворота не только в социальном знании, но и в социальной жизни.

Очевидно, что приведенные выше определения утопии неполны, односторонни и фактически исключают исторический подход к анализу смысла понятия утопия. Эти определения не позволяют нам понять особенности современных утопических идей, не дают возможности установить какие-то зависимости между содержанием утопий и их формой, не дают оснований для анализа связей утопий с реальной жизнью, с научным подходом к жизни общества ⁷.

Утопическое сознание и утопия

Предпосылки возникновения утопии как особой формы отражения и выражения человеческих общественных отношений, как способа выражения общественных и индивидуальных интересов надо искать в общих свойствах осознания человеком своей жизни, своих действий, своих общественных связей.

Человеческому сознанию свойственна такая характерная черта, как проективная способность. Поскольку свой исходный материал сознание черпает в человеческой практике, оно прежде всего направлено на осмысление условий и обстоятельств этой практики и на построение умозрительных моделей ее хода и ее конечных результатов. Широко известно высказывание К. Маркса об отличии архитектора от пчелы. ⁸ Сегодня к этому нужно добавить, что и у пчелы есть программа действия: она заложена где-то в глубинах инстинкта, в генетическом коде. И хотя полного механизма реализации этой программы мы пока еще не знаем, можно сказать: человек, в отличие от пчелы, сам строит, варьирует и при этом в известной мере видит со стороны программу своего действия, возникающую в его сознании. А если «видит со стороны» (т. е., говоря языком науки, будучи субъектом действия, может воспринимать самого себя в качестве объекта этого действия), то может сам в свою программу сразу внести изменения, показавшиеся ему целесообразными по тем или иным причинам. Проект действия в сознании опережает само действие – такова общая особенность обеспечения успешности деятельности со стороны человеческой психики.

В каждом таком «проекте действия» всегда можно найти, выделить две главных стороны:

• обоснованное каким-то образом (от веры какому-то авторитету до строгого эмпирического и теоретического научного исследования) знание об условиях действия, о том, как должно протекать это действие и т. п.;
• проявление реальных интересов действующего персонажа (своих личных, групповых, классовых и т. п.), воплотившихся в постановку целей действия, в обосновании намерения действия и т. п.

В той или иной мере обе эти стороны всегда и во всех без исключения случаях присутствуют в «проекте действия». Одна сторона позволяет рассчитать свое действие с зависимости от условий и обстоятельств (и тем самым обеспечить успешность действия); другая – позволяет обеспечить мотив действия, обеспечить его оценку («хочу действовать», «не хочу, но вынужден» и т. п.).

Ситуация с тем случаем, когда обе стороны «проекта действия» уравновешены относительно друг друга, не вызывает особых сомнений (надо, правда, иметь в виду, что такая равновесность всегда конкретна: она существует в данных условиях, при данных обстоятельствах). А что будет, если выражение наших желаний, интересов, ценностей явно преобладает над объективным знанием об условиях и обстоятельствах действия? Если наше желание, наш интерес в действительности разойдется с практическими возможностями его осуществления (хотя бы нам и казалось обратное: что осуществить его все же можно)? А если мы не знаем достаточно точно и конкретно, каким путем мы смогли бы достичь удовлетворения своих желаний, своих интересов?

Вот в этих-то случаях и можно сказать, что налицо так называемое утопическое сознание (как свойство психики, свойство сознания, но еще не как свойство общественных отношений). В первом случае утопичность вызвана неясностью, объективно недостаточным обоснованием цели: она обоснована лишь нашим желанием, интересом, ценностной ориентацией, но это обоснование не согласовано или прямо противоречит реальным возможностям. ⁹ Во втором случае утопичность вызвана неясностью средств, путей, ведущих к реализации выдвинутых целей (которые сами по себе могут быть вполне правомерны). Обычно эти две главных причины возникновения утопического сознания не отделимы друг от друга непреодолимой стеной, и к преобладающей причине в какой-то пропорции обязательно добавляется и другая.

Утопическое сознание надо отличать от просто ошибочного, искаженного, превратного представления об окружающем социальном мире. Утопическое сознание непосредственно, прямо направлено на изменение социальной реальности, на деятельное к ней отношение. Не просто оценка окружающей действительности, не просто ее сохранение, а именно и обязательно ее преобразование и изменение характерны для направленности утопического сознания. Или изменение собственной внешней среды для данного человека, группы, класса или их собственное изменение (поскольку они также являются составной частью социальной ситуации), т. е. активное поведение относительно окружающего мира является, в конечном счете, необходимой принадлежностью утопического сознания. ¹⁰

Утопическое сознание – несравненно более «широкое», если так можно выразиться, социальное явление, чем социальная утопия. По аналогии можно сказать, что они находятся примерно в том же соотношении, что и химические и биологические процессы: химические процессы образуют естественное и широкое основание для более узкой области биологических – более высоких по уровню – процессов. И так же, как переход с химического уровня существования материи на биологический представляет собой качественный скачок, так и здесь переход с психологического уровня на собственно социальный – переход от утопического сознания к социальной утопии – представляет собой коренное изменение качества. Социальная утопия – идет ли речь об «утопии» отдельного человека, индивида по отношению к своей собственно индивидуальной жизни, или об утопии социального класса, группы – необходимо предполагает «наложение» утопического сознания на определенную ситуацию в обществе, на конкретно-историческое его состояние. Утопическое сознание предопределяет механизм формирования социальной утопии, конкретно-историческая ситуация в обществе – ее направленность, ее содержание.

Утопическому сознанию свойственно стремление, желание, чувство, интерес прямо выразить в какой-то логически стройной форме проповеди, программы практических действий, теории и т. п. Чувство и ценностная ориентация в системе утопического сознания маскируют недоказанность, незавершенность в аргументации под покровом якобы строгого логического вывода. Поскольку утопические цели «перепрыгивают» через возможности хода истории, через отсутствие средств для реализации этих целей, утопическое сознание «перепрыгивает» через процедуру последовательного научного доказательства, через последовательно научную проверку существа своих целей и ценностей, придавая своим предположениям лишь видимость исследования, проверки, строгого доказательства. «Точкой опоры» для такого «перепрыгивания» через необходимость последовательной логической аргументации является какая-нибудь аксиома, принятая a priori (без аргументов, без проверки, без опыта и т. п.). Аксиомой – положением, которое не просто принимается без доказательств, но и считается теми, кто им оперирует, по самой сути своей не нуждающимся в доказательствах, – в утопических суждениях могут выступать самые различные явления. Чаще всего они лежат в той области сознания, где глубже всего и чаще всего укореняются привычные, автоматически повторяющиеся штампы, стереотипы: в области этического, нравственного сознания, в области норм и правил человеческого общежития. Идея справедливости, опирающаяся либо на божественные установления (как, например, у Т. Кампанеллы), либо на «естественные свойства» человека (многие утопические концепции конца XVIII – начала XIX века) чаще всего выступает такой своеобразной «точкой опоры» для социальной утопии. В качестве такой «точки опоры» может выступать также и какое-либо иное общественное, жизненное «устроение», какой-либо иной элемент человеческого существования, принимаемый в качестве «безусловного», «естественного» (т. е. опять-таки принятый в ранге аксиомы). Наконец, в современных утопиях (особенно литературных, о которых мы в основном будем вести речь) в качестве «точки опоры» принимается какое-либо гипотетическое явление. Причем строго проверить такую гипотезу невозможно до поры и до времени. ¹¹ Без такого рода «точки опоры» – какой-либо аксиомы – утопическое сознание не может быть приведено в движение. Нахождение исходного аксиоматического умозаключения представляет собой центральный пункт научного изучения той или иной конкретной утопии: найдите его и у вас будет ключ ко всей концепции.

Таков, вкратце, «механизм» действия самого по себе утопического сознания, когда оно творит социальную утопию. Но это – только «механизм». Содержание такого рода утопии (включая и конкретно-историческое понимание идеи справедливости, идеи «естественности» какого-либо общественного устроения и т. п., являющихся логическим основанием утопии) придает та конкретная ситуация в обществе, в условиях которой и в недрах которой утопия рождается на свет.

Утопия как идеология

В социальных отношениях утопия выступает в роли особого аспекта идеологии класса, социальной группы. Конечно, всякие внутренние членения идеологии (по принципу роли в осознании деятельности данного класса или группы) весьма условны: роли таких возможных частей очень тесно переплетены. Утопией можно назвать лишь само направление вектора осознания индивидом, группой, классом своего места в обществе. Так фактически понимает утопию К. Маннгейм ¹², считающий утопию просто выражением преобразовательных устремлений социального самосознания. (Охранительные, консервативные устремления К. Маннгейм называет идеологией, противопоставляя ей утопию.) Утопией как системой каких-то утверждений, как литературным явлением, в частности, в этом случае мы считаем такую теорию или такое произведение, общая направленность, главная идея которого ориентирована в будущее, поскольку предполагает изменение существующих социальных отношений.

Основной ошибкой К. Маннгейма является то, что он фактически отрицает возможность последовательно научного представления об общественных процессах, возможность научной программы социальных изменений, научного предвидения. Научный характер социального самосознания рабочего класса (включая и ориентированную в будущее программу социальных преобразований), остался непонятным для К. Маннгейма. Концепция утопии К. Маннгейма внеисторична, что и предрешает ее ошибки.

Для марксистско-ленинских представлений о том, что такое идеология, ¹³ неприемлемо то противопоставление утопии и идеологии, которое дает К. Маннгейм. С точки зрения марксизма идеология есть самое широкое, полное, глобальное представление об окружающей социальной действительности (познания природы мы здесь не касаемся). Всякая идеология необходимо отражает в себе интересы, цели действия того или иного класса. В зависимости от места данного класса в истории и его роли в общественном развитии, идеология данного класса находится в том или ином отношении с наукой. Либо она во всей своей основе научна (идеология рабочего класса), либо только ее частные элементы правильно отражают в прямой или превращенной форме общественные процессы (идеология эксплуататорских классов, идеология рабов и крепостных). Всякая идеология содержит в себе тесно связанные, переплетающиеся (но все же поддающиеся различению в теоретическом анализе) «охранительную» сторону и «преобразовательную» сторону. Содержание этих сторон взаимообусловлено.

В системе идеологий эксплуататорских классов утопическая сторона приобретает особое развитие как в период их борьбы за господство, так и в период их упадка, их умирания. В период борьбы за господство такой класс сам считает и стремится выдать свои узкие классовые цели в качестве целей общечеловеческих, свои ограниченные устремления – как безграничное движение к общему благу. Такое понимание своей роли в социальном изменении и такое объяснение предстоящего всему обществу изменения и своей роли в нем по своему смыслу и есть утопия. Например, лозунг буржуазной революции 1789–1794 гг. во Франции: «Свобода, Равенство, Братство» носил типично утопический характер. В период умирания, упадка утопия возрождается, во-первых, как утопическое стремление показать, что у этого строя есть будущее (утопия здесь выступает в роли «охранительного» средства, поскольку создает иллюзию возможности позитивных изменений в рамках данного строя, фактически уже себя исчерпавшего), во-вторых, как антиутопическая критика нового, идущего на смену данному строю (утопия (в форме антиутопии) здесь опять выступает в роли «охранительного» средства, но уже путем отрицания правомерности исторического развития).

Социальная утопия для рабов и крепостных – эксплуатируемых классов добуржуазного общества – является единственной формой выражения их стремлений к уничтожению эксплуатации, единственно возможной формой выражения целей их революционной деятельности. Легенды о «добрых царях», о «царстве Божьем», о «Золотом веке», идея крестьянского «общинного социализма» – все это разновидности такого рода утопий. Здесь нет еще ни собственно социальных, ни теоретических предпосылок для возникновения научного знания об общественном развитии, о будущем общества.

Социальная утопия для рабочего класса – эксплуатируемого класса буржуазного общества – выступает как первая, неразвитая форма его идеологии: утопический социализм выступает как исторический предшественник научного социализма, как его закономерное предварение в процессе развития.

Мы видим, таким образом, что социальные предпосылки возникновения утопии как составной части идеологии того или иного класса весьма многообразны. Общей чертой здесь является то, что утопия есть превращенная форма отражения потребности в социальном изменении. В одних случаях утопия выражает позитивное отношение к этому назревающему изменению. В других – негативное. В одних случаях речь идет лишь о смутном предвосхищении еще только назревшего изменения. В других – об оценке конечных результатов уже совершающегося социального сдвига. Однако и в тех и в других случаях логическая формула отношения к назревшему социальному изменению, формула осознания процесса этого изменения не является научной, а лишь односторонне выражает классовый интерес, ценностное отношение к назревшему изменению, принятие или непринятие его (т. е. оценку его) данным классом в качестве цели социального действия. Здесь еще нет места строгому и объективному научному анализу процесса этого изменения, поскольку по тем или иным объективным историческим причинам оснований для последовательно научного анализа назревающего социального изменения нет, или эти основания пока еще существенно неполны.

Утопия, следовательно, – это особая, научно не обоснованная форма осознания и отражения потребности в социальных изменениях, а также оценка возможного характера этих изменений с позиций интересов данного класса, какой-либо социальной группы.

Основным методом, с помощью которого утопия приводит в стройную целостную систему свои идеи, является конструирование в воображении умозрительной модели измененного общественного строя, не существующего реально в момент создания утопии. Такой метод можно назвать фантастическим конструированием.

Характерной и обязательной чертой всякой утопии является неполнота знания о предмете своего суждения (каковы бы ни были причины этой неполноты – а они существенно различны), а потому утопия не в состоянии дать достаточно точное и строгое научное отображение как самой сути назревающих социальных сдвигов, так и средств их осуществления.

Утопия – особая форма неполного знания, которая свойственна только представлениям людей об общественной жизни, общественных порядках. Ведь знание об обществе – относительно полное или явно неполное – всегда прямо связано с социальной практикой, с непосредственным интересом класса, группы, индивида. Социальная практика людей бескомпромиссна: она во всех случаях требует конкретного обоснования цели, целевой функции каждого действия, каждого устремления (тем более это относится к предполагаемому будущему). Отсутствие или нехватка строгого научного знания не может здесь остановить идеологов: объяснение и обоснования должны быть даны во всех случаях и любой ценой. И когда строгого знания нет или его не хватает, своеобразный «вакуум» идей не образуется: место строгого знания заполняет утопия.

Философия и утопия

Говоря об утопии, следует учитывать органическую связь утопии и философии. Философия составляет основу, сердцевину мировоззрения. Но мировоззрение (и в том числе обязательно философия) охватывает весь окружающий нас мир: известный и пока неизвестный, изученный и изучаемый, освоенный и еще подлежащий освоению, управляемый и пока еще неуправляемый, а может быть где-то и в чем-то вообще недоступный управлению. Таким образом, выход за пределы известной и уже освоенной реальности необходимо предполагается в философии, не говоря уже о мировоззрении в целом.

Философия (как часть мировоззрения) должна, как минимум, а) объяснить реальность, б) объяснить возможное, предполагаемое и допустимое, в) показать и объяснить единство и взаимосвязь реального с возможным, общую обоснованность предположений, реальность допускаемого.

Гипотетичность – необходимое свойство окружающего нас мира и необходимое «пограничное» состояние нашего знания об окружающем мире (каким бы это знание само по себе не было: истинным или ложным, реальным или иллюзорным), ибо за пределами самых смелых гипотез все равно остается какая-то часть мира, пока реально не освоенного ни человеческой практикой, ни человеческим знанием. Однако само по себе сознание общества и индивида необходимо допускает существование мира за пределами сколько-нибудь упорядоченного знания.

Социальный мир, который лежит на самой границе упорядоченного социального знания и сложившейся практики или уходит за пределы этого знания и практики (не столько по вектору социального пространства, сколько по вектору социального времени) – это и есть Utopia (место, которого нет).

Таким образом, для утопии всегда есть место в любой системе освоения человеческим сознанием окружающего социального мира...

2. Воробьев Л. Утопии и действительность. Вступительная статья к книге «Утопический роман XVI–XVII веков». Изд. «Художественная литература», М., 1971.

3. ПСС. Т. 22. С. 117.

4. В той же статье, например, В. И. Ленин, характеризуя народническую утопию, на первый план ставит тот неоспоримый факт, что она – эта утопия – в превращенной форме отражает истинные революционные устремления крестьянства России. «...Утопия народников, – писал В. И. Ленин, – играет своеобразную историческую роль..., она является спутником и симптомом великого массового демократического подъема крестьянских масс» (Там же. С. 119. Подчеркнуто В. И. Лениным – З. Ф.).

5. Характеризуя формирование взглядов Родбертуса (которого Ф. Энгельс квалифицирует как типичного утописта), Ф. Энгельс пишет: «...Инстинкт... оказался здесь значительно сильнее, чем его сила абстрактного мышления». Маркс и Родбертус. Предисловие к первому немецкому изданию работу К. Маркса «Нищета философии». К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч. Т. 21. С. 187. В этой же работе, но несколько ранее, Ф. Энгельс высказывает мысль, являющуюся в известном смысле вообще ключевой к трактовке проблемы осуществимости утопий прогрессивных классов: «...Но что неверно в формально-экономическом смысле, может быть верно во всемирно-историческом смысле. Если нравственное сознание массы объявляет какой-либо экономический факт несправедливым, как в свое время рабство или барщину, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что появились другие экономические факты, в силу которых он стал невыносимым и несохранимым. Позади формальной экономической неправды может быть, следовательно, скрыто истинное экономическое содержание». Там же. С. 184.

6. ПСС. Т. 22. С. 120.

7. «...Утопия не является чем-то «нереализуемым» или «неосуществимым». Она кажется неосуществимой только для представителей господствующей социальной группы, нереализуемой только в пределах данной ситуации, но это еще не означает, что утопия сама по себе есть область нереального или невозможного». (В. Н. Шестаков. Понятие утопии и современные концепции утопического. Журн. «Вопросы философии», 1972, № 8; с. 154). К сожалению, такого рода представления об утопии как о нереализуемом и т. п. попали и в нашу литературу.

8. «...Самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове... Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю» (К. Маркс. Капитал. Т. 1; Соч. Т. 23, с. 189).

9. Утопия носит характер преувеличения ценностного аспекта в определении классом, социальной группой, индивидом своего отношения к социальным процессам. Представление же о ценности ясно раскрывает ее связь с утопическим сознанием. «...Явление ценности возникает в условиях противоречия... между уже назревшей потребностью, возникшей необходимостью, поставленной задачей, открывающейся в близком или отдаленном будущем возможностью, с одной стороны, и наличной действительностью, которая в данный момент еще не позволяет сразу и целиком решить эти проблемы, – с другой...

...Ценность выполняет как бы роль посредника между предметом и человеком, который еще не раскрыл природу предмета во всем его богатстве. В этом отношении ценность может компенсировать недостаток знания общества или индивида, выступая как знак, символ скрытого пока содержания предмета» (О. Г. Дробницкий. Проблема ценности и марксистская философия. Журн. «Вопросы философии», 1966, № 7, с. 44).

Противник О. Г. Дробницкого в отношении трактовки ценности и его оппонент в дискуссии О. М. Бакурадзе в том же номере журнала в этом аспекте трактовки ценности фактически не возражает О. Г. Дробницкому: «...Ценность не то, что есть, а то, что должно быть. «Должное», если даже оно explicite не дано в суждении ценности, им всегда предполагается» (О. М. Бакурадзе. Истина и ценность. Там же. С. 47).

10. Даже такая утопия, как идея бессмертия души в религиозной картине мира, ориентирует человека не просто на пассивное ожидание продолжения жизни в загробном царстве, а на активную подготовку к загробной жизни, на активный самоконтроль по отношению к поведению на этом свете. Ад и Рай загробной жизни выступают в роли прямых стимуляторов вполне определенной и достаточно осознанной формируемой линии поведения (речь тут, правда, идет о сугубо индивидуальных действиях каждого). И тут утопия прежде всего выступает как преобразовательная программа, формула активного отношения к жизни.

11. В силу своего ценностного характера утопия опирается на так называемые «слабые» логические основания. «...Слабым основанием является такое, которое дает предсказание в виде догадки, т. е. без четкого определения интервалов характеристик и без определения (без знания) условий, могущих помешать наступлению предсказываемого события... Слабое основание отличается функциональным характером системы знания. Это означает, что та информация, которая ложится в основу предсказания, организуется в систему не по признаку соответствия действительности, а по чисто функциональному признаку – обеспечить выход мысли за пределы настоящего в будущее» (Е. С. Жариков. Проблема предсказания в науке. В сб.: Логика и методология в науке». М.: «Наука», 1967; с. 187–188).

12. См.: K. Mannheim. Ideologie und Utopie. Bonn, 1929. Книга впоследствии неоднократно переиздавалась на многих европейских языках.

13. См., напр., весьма содержательную статью «Идеология» В. Келле и М. Ковальзона в «Философской энциклопедии». Т. 2. М.: «Сов. энцикл.», 1962. С. 229–233.