Заключение:

ВЧЕРА – СЕГОДНЯ – ЗАВТРА...

...Ежели нет благополучных обществ на Земле, то пусть они хотя бы в книгах находятся и утешают наши мысли тем, что и мы со временем можем учиниться счастливыми...

М. Херасков

...Как много из того, что составляет самую основу содержания нашей жизни, лежит по сути дела, вне ее физических границ...

Ст. Лем

Медленно и трудно – как и все человеческое – формировалась в общественном сознании идея будущего. Сначала возникло представление о будущем, как об особом времени, потом – потребность воздействовать на это будущее, следом развились средства такого воздействия, созрело представление о неразрывной связи времен: прошлого, настоящего, будущего... Развитие представлений о времени было одним из следствий и одновременно одним из показателей, одним из критериев социального развития.

Развитие утопии закономерно связано с развитием идеи будущего времени и отражает (в опосредованной и превращенной форме) это развитие. В равной мере развитие утопии связано и с развитием социального знания.

На первых этапах истории человеческого сознания самого понятие «знания» еще не существовало: оно еще не выделилось, не сложилось в противовес другим формам осмысления окружающего мира. Понятия «мысль», «знание», «вера» не различаются еще практически достаточно точно и строго. Соответственно этому не разделены еще и понятия: «реальное» и «сверхъестественное», «реальность» и «фантастика». По существу своему – это еще предыстория утопии, период праутопии. (Этому соответствует и приключенческая концепция социального времени). Здесь истинное социальное изменение еще не отделено строго от вымышленного и умозрительного и не вынесено именно в будущее время. Соответственно и понятие утопии не существует как самостоятельное: оно не выделено, ему еще нечему противостоять.

Расчленение понятий «знание» и «вера» совершило революционный переворот в восприятии человеком окружающего мира. Переворот этот прежде всего коснулся представлений о природе, однако, не мог не затронуть существенно и социального самосознания (хотя бы в опосредованной форме). Критерии истинного знания лишь постепенно начинают складываться в кругу представлений об обществе. Господство идеологии эксплуататорских классов мешает этому.

В ту же эпоху и появляется собственно утопия: интуитивное, идеологически обостренное представление о назревающем социальном изменении, предвосхищение этого изменения, в котором еще нет внутреннего критерия истинности, нет разграничения с собственно научным знанием, еще нет связи с будущим. Возникновение линейной концепции социального времени способствует помещению утопии в будущее.

Появление научного знания о собственной природе самого знания, заложенное в качестве необходимого элемента в философии диалектического материализма, привело к дальнейшему четкому размежеванию в представлениях о социальном устройстве мира: научное знание смогло по точным и очевидным критериям отделиться от утопии. В общей системе познания и осознания жизни общества утопия (особенно в своей образной, литературной форме) становится специфической и подчиненной его частью, его сферой, ⁷⁶ пограничной по отношению к собственно строгому научному знанию, концентрирующей в себе интуитивное предвосхищение социальных изменений, служащей для мысленного моделирования и экспериментирования относительно гипотетических изменений в гипотетических обстоятельствах, чему способствует и соответствует диалектическая концепция социального времени.

В этом своем качестве литературная утопия становится одним из характерных инструментов освоения социального мира. Ее роль ограничена специфическим ареалом: пограничными проблемами социального знания (прежде всего проблемами социального прознозирования, в рамках которого непосредственно исследуются предполагаемые и вероятные социальные изменения). Ее функции здесь ограничены преимущественно моделированием в образной форме гипотетических социальных ситуаций, мысленным экспериментом. Ее возможности ограничены, помимо прочего, еще и тем, что утопия – это представление о будущем в понятиях, категориях, ценностных критериях настоящего и прошлого (поскольку утопия – предвосхищение нового, а еще не точное и строгое знание о нем). Однако и это – чрезвычайно много, тем более что в своей роли и своих функциях литературная утопия, мыслящая образами, не может быть заменена какими-либо другими, дающими аналогичный результат инструментами социального исследования. Образы утопии оказываются необходимым и обязательным элементом общего процесса познания общественным человеком сущности и закономерностей своей собственной общественной жизни, необходимым преднаучным (в узком смысле понятия науки) этапом осмысления широких и значительных социальных изменений, социальных процессов. В известном смысле утопия противостоит собственно научному строгому знанию, но вместе с тем и необходимо с ним едина, дополнительна к нему. Литературная утопия есть внутренний и органический элемент современного, по преимуществу научного, сознания как исторической ступени развития общественного сознания, а не чуждое и внешнее для него явление. Неправомерно рассматривать литературную утопию как остаточное явление, как рецидив предшествующей ступени общественного сознания: современная литературная утопия генетически связана с традиционной, однако, существенно от нее отличается, достаточно далеко от нее ушла, сменив во многом и свою сущность, и свои роли, и свои функции в социальном процессе.

Эволюция традиционной литературной утопии в современную научную фантастику выглядит, с этой точки зрения, закономерным процессом. Если первоначально социальное знание в равной мере воплощается и в доктринальные трактаты, и в полубеллетризованные описания островов Утопии и городов Солнца, то затем происходит четкое размежевание: научное социальное знание органически срастается с рационально-логической формой изложения, а утопия необходимо облекается в образную, художественную форму, формально становясь через литературу частью исскуства. В отражении окружающего мира социальная наука и искусство одновременно и взаимодополняющи, едины и противоположны. Литературная утопия (и научная фантастика – в частности) выступает в качестве компонента одной из сторон познающей деятельности – искусства, причем ей, соответственно, противостоит на другой стороне этой деятельности – стороне науки – преимущественно прогностический аспект научного социального знания. По своему гносеологическому смыслу, по своей собственно идейно-содержательной стороне современная научная фантастика выступает как облик, как конкретно-художественная, конкретно-литературная форма существования современной утопии.

Литературная утопия представляет собой один из существеннейших элементов современной идеологии. В недрах литературной утопии происходит особенно характерное облачение идеала (равно как и антиидеала) в «агитирующую» образную форму, способную вызвать эмоциональный эффект, способную через сопереживание, через идентификацию читателя с образом литературного персонажа обеспечить полное усвоение в качестве собственного взгляда, мнения, мотива того или иного идеологического постулата. Научные постулаты аргументируют преимущественно доказательством, логикой. Образы литературной утопии аргументируют преимущественно сопереживанием, эмоцией. Они, конечно, и тут не только различны, но и взаимопроникающи. Однако роли их в конечном счете во многом различны: образно говоря, наука – пропагандист, литературная утопия – агитатор. Вместе с тем литературная утопия может играть далеко не последнюю роль в формировании социальных иллюзий. В литературной утопии противостояние буржуазной и социалистической идеологии выражается особенно ярко, очевидно и бескомпромиссно. Роль литературной утопии в идеологической борьбе первостепенна. Эта борьба, соответственно, отражается во всех элементах литературной утопии: в ее мировоззренческих посылках, ее тематике, ее идейном содержании, ее сюжетах и даже в некоторых ее формально-литературных сторонах. Выражая идеалы в их устремлении в будущее, в их преобразующей направленности, литературная утопия на всех уровнях социальности – от индивида до социального класса – принимает самое прямое и эффективное участие в формирование идеологических мотивов непосредственного социального действия, социальной активности.

Литературная утопия, по самой своей природе, необходимо опирающаяся на социальную интуицию своих творцов, далеко не прямо и не просто отражает тенденции социальных изменений, социального развития. Можно сказать, что здесь, как ни в одном другом виде художественного творчества, велика степень опосредствования в осознании этих тенденций социального изменения, степень «превращенности» в изображении отражаемого и предвосхищаемого социального будущего. Литературная утопия – это всегда ребус, шарада, зашифрованное сообщение. И наивно было бы думать, что ключи к этим шифрам лежат в карманах авторов литературных утопий. Зачастую никто так не бывает далек от понимания истинного смыслового подтекста своего же собственного произведения, как автор литературной утопии. Внутренний философско-социологический контекст произведений литературной утопии вполне может рассматриваться в качестве самостоятельного, весьма содержательного и даже уникального по своему смыслу фактического материала для социально-прогностических исследований.

Для современной социальной науки взаимная обусловленность прошлого, настоящего и будущего является очевидной. Живая связь времен пронизывает все стороны современной общественной жизни. Литературная утопия выступает одним из средств обеспечения этой живой связи времен. Она является одновременно и методом создания «эффекта присутствия» в гипотетическом будущем и методом его «экспериментальной» проверки, методом его исследования. Возрастающая популярность литературной утопии в облике научной фантастики весьма показательна и вполне закономерна. В числе причин, обусловивших эту популярность, одно из центральных мест занимает ее способность приобщать современного человека к кругу социальных проблем настоящего и будущего, к активной деятельности по осмыслению и строительству этого будущего.

Современная литературная утопия в системе марксистского мировоззрения, ставящая проблемы будущего, должна быть на идейном, научном и художественном уровне тех высоких требований, которые соответствуют современному этапу нашего общественного развития, современному этапу борьбы с буржуазным сознанием, буржуазной идеологией, буржуазной ветвью литературной утопии.

В современных условиях в изображении будущего коммунистического общества акценты несколько сместились. Сегодня литературная утопия не должна отвечать на вопрос о том, когда или как будет достигнута более высокая ступень коммунистического общества. Эта часть проблемы давно уже стала безраздельной принадлежностью строгих научных исследований. Литературная же утопия сдвинулась дальше по главному вектору проблемы будущего общества: она пытается показать, каким конкретно будет общество на этой более высокой ступени развития, какие проблемы будут стоять перед ним?..

Отнюдь не проблемы технических и научных достижений общества будущего оказываются теперь в центре внимания научной фантастики. Современная научно-фантастическая литература о будущем акцентирует свое внимание на проблемах тех или иных сторон его социального устройства, на проблемах источников и содержании его развития, на тех потенциальных трудностях и противоречиях, с которыми человечество может и должно столкнуться в процессе строительства этого общества будущего. Короче говоря, степень проникновения в социальные глубины общества будущего в литературной утопии сейчас качественно возросла. Вместе с тем современная литературная утопия весьма много внимания уделяет ретроспективному переосмыслению настоящего и прошлого с точки зрения будущего, проблемам современности под углом зрения соотношения реального и должного, желаемого и достигнутого (т. е. опять-таки в той плоскости, где становится наглядно очевидной живая связь времен).

Современная литературная утопия теперь уже в облике современной научной фантастики (особенно ее социально-философской ветви) лишь в относительно малой степени пытается сегодня угадать сами по себе направления развития науки, техники, организационных отношений. Однако и чисто прогностические произведения – особенно прогнозирующие весьма отдаленное будущее, которым научная прогностика пока очень мало занимается, – также находят себе место и своего читателя. Сегодня современная литературная утопия в гораздо большей степени сосредоточила свое внимание на собственно личностной стороне формирования будущих социальных систем, на этических проблемах будущего и процессах его становления, на воспроизведении человеческих взаимоотношений, человеческих конфликтов в гипотетических социальных ситуациях (как связанных с прямым прогнозом будущего, так и связанных с ретроспективной оценкой настоящего). Тем самым, в современной литературной утопии элементы научной популяризации жюльверновского толка, равно как и многие собственно содержательные традиции «государственного романа» XVI–XIX вв., отступили далеко на задний план, а порой и вовсе перестали быть заметными. Современная литературная утопия в облике научной фантастики стала органическим явлением собственно сферы социально-прогностического исследования. Только эти исследования она ведет в образной, художественной форме, предвосхищающей и дополняющей строгое научно-логическое исследование.

В современной социально-утопической художественной литературе (литературной утопии / научной фантастике) будущее выступает достаточно многообразным, многосторонним, многопроблемным. Различные изобразительные средства разных ветвей литературной утопии позволяют по-разному ставить проблему будущего, изображать его под разными углами зрения, вычленять его разные проблемы и разные стороны. Будущее при этом выступает в прямой связи с современностью и служит во всех случаях, помимо каких-либо целей прямого прогнозирования, средством ретроспективной оценки современности. Вместе с тем, в подавляющем большинстве случаев будущее выступает не только и не столько как законченное решение, но, прежде всего, как решаемая проблема. Такое – проблемное – понимание будущего привлекает все больше внимания и авторов, и читателей. Чем шире и глубже распространяется в массах научное знание об обществе, его законах и стадиях развития, чем глубже становится понимание специфики и возможностей искусства в его глубинном исследовании жизни, тем больше литературная утопия отходит от узкой трактовки будущего лишь в качестве идеала, тем больше она исследует будущее, вместо прежнего преимущественного любования им.

Можно сказать, что отношение к будущему становится сейчас все более деловым, все более хозяйским, все более практичным. Такая практичность неизмеримо далеко отстоит от буржуазного практицизма: наш современник создает это будущее, однако, знает, что создает его не для себя. Ему уже недостаточно изображения одного только застывшего идеала будущего: в нем живет и нарастает чувство ответственности перед людьми, перед историей. Он создает какую-то часть будущего и должен быть уверен – уверен не только в самом общем виде, но вполне и строго конкретно, – что создает он то, что нужно. Чтобы трудиться с полной отдачей сил, он должен быть во всем и до конца уверен в правильности того, что он оставит после себя. Уверенность эта не суха и не только рассудочна: она и глубоко эмоциональна. Ведь речь идет не о мелочи, не о частности, а о деле всей жизни. Ведь после него – нашего современника – останется не капиталец, не садик, не домик и не громкий титул – после него останется общее будущее. Будущее это должно быть сделано – и может быть сделано – только на совесть. Поэтому и вглядывается наш современник в это будущее – в том числе и с помощью литературной утопии – так пристально, так требовательно, так заинтересованно.

КОНЕЦ

76. Мы здесь не касаемся попыток подмены научного социального знания утопическими концепциями, где утопия выступает в своем предшествующем, традиционном историческом качестве.