АДРЕСОВАНО ЖИВЫМ

«Надо научиться мужественно смотреть фактам в глаза». Специалисты подсчитали, что взрыв самого маленького ядерного заряда по силе радиации равен трем Чернобылям. Скорее всего, так оно и есть. И раз так, то, значит, взрыв даже малой части накопленного ядерного арсенала уже станет катастрофой, и катастрофой непоправимой. И если кто-то все же решится нанести первый ядерный удар, то сам обречет себя на мучительную смерть – и даже не от ответного удара, а от последствий взрыва собственных боеголовок.

Это не пропаганда, не политическая импровизация, не нагнетание «страхов», это реальность, опровергать которую просто безответственно, а не учитывать – преступно.

Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева от 18 августа).

К ЭТОЙ теме наш кинематограф ни разу еще не обращался. «Письма мертвого человека» – первая полнометражная картина молодого режиссера «Ленфильма» Константина Лопушанского – это рассказ о людях, оставшихся в живых после ядерной войны. Большое мужество – творческое и гражданское – требовалось, чтобы взяться за эту тему. И, конечно, талант художника – ибо банальное, заурядное решение этой темы сработало бы против замысла картины.

Фантастика, философская притча, фильм-предупреждение – так определяется жанр картины. Предупреждение срабатывает тогда, когда предупреждающий безоговорочно верит в правду и необходимость своих слов, когда в каждом этом слове – тревога и боль, когда они звучат оттого, что смолчать – невозможно...

В конце 50-х годов Стэнли Крамер поставил фильм «На последнем берегу». На ту же тему: земля после атомной войны. «Последним берегом» была Австралия; по сюжету фильма она осталась вне войны, но радиоактивные облака уже приближались к ней и уцелевшие люди были обречены. Зная о неизбежном конце, они лихорадочно доживали последние дни. Одним из центральных эпизодов были безумные автомобильные гонки: водители забыли о чувстве самосохранения, машины сталкивались, горели, победитель, прикрепив к капоту своей машины золотой жетон, наглухо запирался в гараже и включал мотор, чтобы задохнуться от выхлопных газов... Красиво гибла планета в том, давнишнем фильме.

Иронизировать над этим бестактно и бессмысленно: свое дело картина Крамера тогда сделала. Просто сейчас такие эффектные кадры, яркие краски, широкий экран бесполезны, слишком наглядна опасность, чтобы эстетизировать ее, превращать в зрелище, шоу.

Тусклый свет лампочки освещает подземелье. Ток дает самодельная динамка от велосипедного привода. Примитивные средства жизнеобеспечения. В подземелье хранятся уцелевшие музейные экспонаты и прячутся люди. В той, довоенной, жизни они были учеными... Сейчас – осколки прежних себя.

Еще хватает физических сил на то, чтобы надевать негнущиеся защитные комплекты, ворочать тяжелые засовы люков. Еще хватает душевных сил, чтобы соблюдать ритуал застолья и ритуал соболезнования товарищу, потерявшему близких. Хватит ли сил осмыслить, во имя чего все это делаешь, определить смысл своего существования? На поверхности – спекшиеся груды камня и исковерканного металла, обрывки проводов, лужи, грязь. Хаос, оставленный ядерной катастрофой. Идет призрачная, непонятная жизнь; действует «черный рынок», на котором продукты можно обменять на лекарства; играют в рулетку. Время от времени проезжает какая-то военная техника, устраиваются облавы.

Жуткая картина. Жуткая прежде всего своей убедительностью. Фильм по жанру – фантастика. Но это не фантастика вымысла, а фантастика вероятностей. Очень вероятна причина катастрофы: что-то не так сработало в системе противоракетной обороны, и когда оператор, поняв ошибку, крикнул: «Отменить боевой пуск!», - было слишком поздно. Вот он – один из вероятных плодов рейгановской «стратегической оборонной инициативы»!

В показанное на экране веришь. Почти абсолютно. Разве что кадры ядерного апокалипсиса, впечатляющий «балет огня», выпадают из суровой и аскетической стилистики фильма. Куда страшнее другие кадры: люди, держа над головой чемоданы, поспешно протискиваются в туннель, убегая от катастрофы; притиснутый к решетке герой картины тщетно пытается узнать в информационном центре судьбу сына; госпиталь, в котором пытаются как-то спасти пострадавших от излучения... Откуда название фильма? Герой его – ученый, нобелевский лауреат Ларсен (Ролан Быков) – ведет мысленный диалог с сыном-подростком, пропавшим без вести во время ядерного взрыва. Это и есть письма мертвого человека. Создатели фильма – режиссер Константин Лопушанский, сценаристы Вячеслав Быков и Борис Стругацкий – отдали в нем Ларсену самые важные мысли о судьбе человека и об ответственности науки перед человечеством. «Я стою перед паровозом на рельсах, и за рычагами паровоза – тоже я. Я мчусь на самого себя, и ничего не могу поделать». Этот кошмар, терзающий Ларсена по ночам – образное выражение всей его деятельности до атомной войны (мы можем догадываться, что и он имел отношение к созданию тех страшных неконтролируемых сил, которые обрушились на планету).

Но Ларсен – единственный в картине, кто пытается жить не по инерции, кто ищет спасения или хотя бы только надежду. Не для себя, для человечества. Мысли рождаются в борьбе со страшной реальностью. Но Ларсен – мыслит. Его коллеги бегут из хаоса действительности в привычную и призрачную стройность формулировок, за которыми, увы, слишком мало настоящей правды. Один доказывает, что «вся история человечества есть история затянувшегося самоубийства», но продолжает жить. Другой произносит прекраснодушную речь о том, сколь прекрасны были попытки человечества стать выше самого себя – и застреливается. Третий, его сын, из тотального нигилизма первого выкраивает для себя руководство к действию, мечтая создать новое человечество, вся жизнь которого будет построена на ненависти (так некогда ницшеанство послужило питательной почвой для фашизма!).

Страшны не только материальные, физические последствия катастрофы, страшен нравственный распад, который она принесла с собой. Но не менее страшно возникновение в недрах того, что уцелело, некоей новой организации, для которой рационализм выживания исключает человечность.

... В детский приют приходит медицинская комиссия, чтобы решить судьбу уцелевших – брать их в Центральный бункер, где сосредоточены все средства жизнеобеспечения – или нет. Врач, в грязном халате, с нездоровым пятнистым лицом, с наголо обритой головой, бросает: «Мы не можем обеспечить жизнью здоровых, а вы хотите спасать больных!». Человек, которому самой профессией предписано быть милосердным, выступает как концентрированный образ бездушия. Но страшен он не сам по себе. Страшен тем, что за ним – некий социум, в котором все отношения строятся именно таким образом: врач – всего лишь не рассуждающий исполнитель инструкций...

На все это было бы невыносимо смотреть, если бы не Ларсен – Р. Быков. Камера приближает к нам его глаза. В них боль, страдание разума, ужаснувшегося при виде хаоса. И все же в них – нечто, побеждающее хаос. Финальные эпизоды (Ларсен спасает детей и остается с ними до последней своей минуты, поддерживая в них веру в то, что мир не погиб до конца) – это и параллель с историей Януша Корчака, добровольно дошедшего с детьми из своего приюта в крематорий Треблинки, и парафраз одной из самых нравственных легенд в истории человечества, парафраз, снимающий с этой легенды религиозные облачения и оставляющий только этический пафос ее.

Это – мастерски сделанная картина. И очень тяжелая. Авторы не щадят нервы зрителя – ради того, чтобы пробудить в нем волю к действию. Действию, направленному на то, чтобы все, увиденное на экране, так и осталось фантастическим предупреждением.