ПРЕДИСЛОВИЕ

Лучший способ бороться с искушением – это поддаться ему. Не помню, кто из великих первым сформулировал сей тезис, но как бы то ни было, а заключена в нем великая правда, что по собственному опыту знает едва ли не каждый из писателей. И одним из самых манящих таких соблазнов являются, несомненно, «вечные» сюжеты и «бродячие» герои. Воспротивиться их притягательности и тем посрамить дьявола можно единственным способом – перестать писать. Но кто ж из племени сочинителей отважится на такое! Не избежал общей участи и Роберт Хайнлайн, а два романа «юношеской» серии, объединенные этим томом, – лучшее тому подтверждение.

Но сперва – о самой природе искушения.

Опыт мировой литературы знает множество «вечных» сюжетов. Вот, например, Золушка. Родившись еще в средние века где-то в недрах французского фольклора, она в 1697 году под пером академика Шарля Перро превратилась в героиню литературной сказки, а потом отправилась путешествовать из книги в книгу, а после изобретения братьев Люмьер – и из фильма в фильм. Всякий любитель кинематографа в одном лишь собрании шедевров Голливуда насчитает дюжины разнообразных Золушек. То же самое можно сказать о Спящей Красавице и множестве иных сказочных коллизий. Разумеется, генетически отнюдь не все «вечные» сюжеты восходят к сказке – многие из них опираются на библейские сказания, иные – на опыт предшественников-литераторов. Сколько одних только вариаций на тему Маугли насчитывает современная литература – а ведь со времен Киплинга и его «Книг джунглей» не прошло еще и века (столетие исполнится только в 1995 году)!

И все это ни в коем случае не свидетельствует о бедности писательского воображения. Дело в том, что мировая литература более всего напоминает Вавилонскую башню – только не усматривайте, пожалуйста, в этой метафоре пророчества относительно ее грядущей судьбы... Каждый писатель вкладывает в ее стены новые камни – но непременно продолжая возводить их, а не закладывая новые. Сотворите идеальный во всех отношениях каменный блок, но положите его в сторонке, в трех километрах к северу, и так и останется он лежать сам по себе, не используемый и ненужный. Так что самобытность и неповторимость писательская заключена совсем не в стремлении или способности быть исключительно самому по себе, не в самодостаточности, а как раз наоборот – в умении вложить тобою обтесанную глыбу в общее здание. Правда, кладка здесь мегалитическая – есть в ней огромные многотонные каменюги и совсем небольшие камешки, заполняющие пустоты и несостыковки форм. И каким окажется твой личный вклад в это строительство – тут уж как повезет, вот здесь-то и проявляются и талант, Богом данный, и самобытность, своими извилинами сотворенная. Но все должно опираться на единый фундамент, состыковываться с работами предшественников и современников. Только в таком случае будешь ты по-настоящему понят и принят читателем. А для этого необходимо, чтобы при восприятии написанного читатель не только познавал нечто принципиально новое, но и узнавал давно известное и знакомое, что перекидывает между ним, читателем, и автором надежный мост, служит паролем. Разумеется, об этом можно говорить в определенных рамках широко трактуемого культурного единства – в нашем с вами случае его можно было бы определить как европео-христианское. Литература исламского мира воздвигает собственный зиккурат, а неподалеку строится китайская пагода до небес... Причем в конечном счете все они создают единый градостроительный ансамбль, но сегодня не о том речь.

Если ограничить разговор рамками фантастики, то стоит заметить, что патентная новизна и чистота идей и ситуаций, которой иные критики придают огромное значение, на поверку оказывается параметром далеко не самым важным. С идеей: межзвездного перелета, совершаемого на корабле со сменяющимися поколениями, мои сверстники впервые познакомились в рассказе Клиффорда Саймака «Поколение, достигшее цели», опубликованном у нас журналом «Знание – Сила» в шестидесятых годах, а написанном в 1953 году. Так получилось, что даже «Безостановочный полет» Брайана Олдисса, роман 1958 года, я прочел гораздо раньше, чем «Пасынков Вселенной», которые появились на свет в 1941 году. Но разве пострадало от этого обаяние раннего романа Хайнлайна! Да ничуть! Как, впрочем, и после того, как мне стало известно, что и не Хайнлайн является обладателем патента на эту фантастическую идею, а Дон Уилкокс, сформулировавший ее в романе сорокового года «Шестисотлетнее путешествие». В первую очередь важна все-таки не патентная чистота, а умение распорядиться изобретением.

Мифологемой, которую подложил Хайнлайн под своего «Звездного зверя», является старая как мир сказочная коллизия, на которую он со спартанской прямотой указывает в тексте – там, где Высокочтимый Генри Гладстон Кику проставил на досье кодовое обозначение «Красавица и чудовище». Нам этот сюжет лучше всего известен по аксаковскому «Аленькому цветочку», однако схожие сказки существуют и в английской, и во французской, и в испанской литературе (эти я знаю точно, однако подозреваю» что при желании можно сыскать и в других). Правда, пол здесь является величиной переменной – красавица с легкостью превращается в красавца и наоборот, а со второй составляющей совсем просто, благо слово чудовище в русском языке среднего рода. Можно вспомнить в этой связи и родственный – столь же интернациональный – сюжет о Царевне-лягушке (правда, в испанской, например, сказке она не лягушка, а змея, а в английской – и вовсе не то змей, не то дракон, но дела это не меняет).

Ну а теперь остается всего лишь шаг – сделать принцессой не обыкновенную лягушку, змею или даже дракона, а инопланетное существо, разбираясь в природе которого свихнутся любые экзозоологи и ксенобиологи. Вот только легкость этого шага (и литературного приема) чертовски обманчива – для того, чтобы получить в итоге действительно художественное произведение (а «Звездный зверь» по праву считается одним из лучших хайнлайновских романов «юношеской» серии), надо обладать подлинным литературным дарованием.

Ни в коей мере не желая портить вам удовольствие от предстоящего чтения, я не дерзну приоткрывать перед вами перипетий сюжета. Хочу сказать лишь об одном.

Сейчас уже не разобраться, кто первым ввел в обиход это словосочетание, но в нашей фантастике шестидесятых-семидесятых годов оно прописалось уверенно: «братья по разуму». В это понятие входили все: от колмогоровской «мыслящей плесени» до снеговских «грязных ангелов с Гиад» и «змеедевушек с Веги» или краснокожих красавиц с одной из планет Эпсилона Тукана из «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова. Что ж, в полном соответствии с утверждением академика Сахарова, что интеллигенция умеет только одно – строить идеал, писатели-фантасты пытались созидать мир всеобщего взаимопонимания и взаимоприятия. Однако опыт показывает, что национальный менталитет поддается изменениям с превеликим трудом. А наш, отечественный, никогда не отличался излишней толерантностью. Скорее наоборот – нетерпимостью ко всему чужому. Известно ведь – «что русскому хорошо, то немцу смерть». Мы даже издревле разделили мир на две категории: словене, то бишь словом владеющие, и все остальные – немцы, речи не понимающие. Басурманы, словом, – вспомните превосходный роман Лажечникова... Нам, скорее, свойственно сознание собственной исключительности, избранности, особенности. И те, кто с удовольствием читал романы о контактах с братьями по разуму, с легкостью предают анафеме «чурок» и приветствуют депортацию «лиц кавказской национальности»...

Вот потому-то мне так по сердцу роман Хайнлайна – американца, гражданина страны, в историю которой не одна страница вписана расизмом, Обетованная земля которой в полном соответствии с библейским опытом завоевана была в индейских войнах, не менее ожесточенных, чем те, что вел с царями ханаанскими Иисус Новин; и тем не менее в «Звездном звере» прямо-таки бросается в глаза гимн расовой терпимости, умению всегда и со всеми находить общий язык. И еще – гимн дипломатии, которая суть едва ли не самый эффективный инструмент взаимопонимания.

Впрочем, нет. Самым эффективным все-таки является другой. И тут снова приходится вспомнить одно из библейских определений Бога – не единственное (их много и нередко они противоречивы), но наиболее часто цитируемое: «Бог есть Любовь». И роман – не забудьте, в основе его сказочная мифологема! – прекрасное тому подтверждение. Ибо любовь – один из синонимов понимания.

Я уже говорил, что «вечные» сюжеты и «бродячие» герои совсем не обязательно должны генетически восходить к сказке или мифу. Есть и иные – чьих творцов мы отлично знаем, а даты рождения установлены со скрупулезной точностью. Таков, например, рожденный пером Джонатана Свифта Гулливер, воскресавший впоследствии на страницах, написанных многими иными писателями. Или сервантесовский Рыцарь Печального Образа – начиная с сеньора Киханы и кончая «Монсиньором Кихотом» Грэма Грина. Или моряк из Йорка по имени Робинзон Крузо, придуманный гением английского купца, писателя и тайного агента Даниэля Дефо. В отличие от двух предыдущих литературных героев ему удалось породить даже самостоятельный жанр – робинзонаду.

Роман Дефо увидел свет в 1719 году. И только за последующие сорок лет появились французский, датский, голландский, греческий, ирландский, силезский, берлинский, лейпцигский робинзоны – больше полусотни. Параллельно традиционному робинзону-одиночке появилась коллективная робинзонада – одним из самых ярких ее примеров является всем нам с детства памятный «Таинственный остров» Жюля Верна. Или, например, «Робинзоны космоса» его соотечественника Франсиса Карсака.

Вот эту-то коллективную робинзонаду и использовал в качестве основополагающей и сюжетообразующеи мифологемы Хайнлайн, работая над «Туннелем в небе».

Подозреваю, что в какой-то степени этот роман был еще и полемикой с вышедшей годом раньше книгой англичанина Уильяма Голдинга «Повелитель мух». Впрочем, годичный разрыв по времени слишком мал, чтобы можно было утверждать это безоговорочно. И потому я вполне готов допустить, что два писателя почти одновременно обратились к сходным сюжетам, а в том, что они пришли к результатам полярно противоположным, сказались и индивидуальный характер, и идеологические установки, и различие в национальных литературных традициях. Впрочем, в пользу моего первого предположения свидетельствует тот эпизод в финале «Туннеля в небе», в котором на планету Тангароа являются представители телекомпании. Опять-таки не желая лишать вас удовольствия, не стану ничего пересказывали» и обсуждать, тем более, что и «Повелитель мух» на русский язык давно переведен и всякому желающему доступен, так что сопоставление вы можете провести сами. Замечу лишь, что мне импонирует уверенность Хайнлайна в естественности для человека социальной организации; культура – по Хайнлайну – не тонкий, легко смываемый лак, а тонкая материя, проникшая во все поры сознания. Правда, нельзя проигнорировать и того факта, что хайнлайновские герои старше героев Голдинга – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Говоря о разнице национальных литературных традиции, я имел в виду прежде всего то, что Хайнлайн привил к могучему древу робинзонады черенок исконно американского жанра – вестерна. При этом я вовсе не хочу назвать «Туннель в небе» космическим вестерном – даже с такими оговорками, с какими окрестил «подводным вестерном» Айзек Азимов «Большую глубину» Артура Кларка. Дело вовсе не в формальных признаках жанра, а в одном, довольно специфическом и подспудном, но абсолютно органическом его свойстве.

Вестерн – это легенда караванной тропы; миф Дикого Запада. Но вот что интересно; добирается группа переселенцев до какой-нибудь приглянувшейся речушки, называет ее, скажем, Суитсуотер-Крик, строит город – аж двадцать два дома, включая универмаг и два салуна, банк и ресторацию, и все на семьдесят семь человек населения – и первым делом... Что б вы думали? Наводят порядок – выбирают мэра, судью, шерифа (или назначают маршала). Территория, на которой они осели, еще не Соединенные Штаты – лишь со временем она образует какой-то из новых штатов. И федеральные законы здесь не действуют – не дотягивается сюда «рука Вашингтона». Но до той поры, когда все здесь организуется по-цивилизованному, будут действовать свои, временные, по здравому разумению установленные законы. И они достаточно быстро урезонят «право револьвера», чтобы каждый мог спокойно заниматься собственным делом. Конечно, не гладко все это было. И бандитов хватало; и судов Линча, что по одному лишь подозрению вешали не только виноватых, но и правых; и виджиллянтов, что грабили и насильничали больше, чем защищали жизнь и имущество сограждан... Но все-таки главная линия развития была именно такова.

И вот это-то и входит в коренное противоречие с голдинговской концепцией. Да и с нашим отечественным менталитетом – тоже. Ведь нам отроду что главное было! – Волюшка-воля. Тоже ведь уходили мужики – и деревнями снимались, и поодиночке. В разное время и в разных местах – по-разному. Но, обосновавшись на новом месте, они себе идеей закона головы отнюдь не забивали. Ибо от закона и бежали. И не хотели никакого закона – а в случае чего, так уж как-нибудь всем миром разберемся... А лучше всего – и вовсе в глушь, свое личное Беловодье искать. Полтора десятка лет назад немало разговоров вызвала история, о которой шумели газеты, телепередачи были, книга потом вышла – как где-то в нехоженых местах обнаружилось на Алтае семейство Лыковых, которые как ушли в глухомань от притеснений, так в дебрях этих и скрывались. Вели кое-как натуральное хозяйство и вымирали понемногу. Зато – воля. Зато – никаких тебе законов, кроме воли родительской да богопослушания. Не знаю, как вам, господа, но мне идея нормальной социальной организации все-таки как-то ближе. Человек-то животное общественное...

Вот и Хайнлайновы герои первым делом начинают наводить в своем робинзоньем сообществе порядок. И, читая эти страницы, я никак не могу сегодня отделаться от мысли, что сказка быль, да в ней... Ладно, не сказка это. Роман. А уроков нам не надо. Что немцу здорово – то русскому смерть.

Если не всегда, то, по крайней мере, очень часто всякая литературная робинзонада – и индивидуальная, и коллективная – служила авторам удобнейшим способом для построения идеала или антиидеала, утопии или дистопии. Тот же «Таинственный остров» – прекраснейшая сциентистская утопия. А «Повелитель мух» – философская, нравственная дистопия. Однако роман Хайнлайна при всем желании не отнесешь ни к одной из этих категорий. Отчасти, наверное, потому, что писатель обращался к юношеству, которому таким лобовым натиском нельзя навязывать никакой своей концепции. Подростковый читатель должен делать выводы исключительно самостоятельно, иначе он не будет питать к ним доверия. Вот только подвести его к нужным мыслям надо достаточно близко, чтобы дальше с пути не сбился. Но это уже допрос техники, в которой Хайнлайн, заметим, успел изрядно поднатореть; как-никак, «Звездный зверь» и «Туннель в небе» – это седьмой и восьмой романы «юношеской» серии.

Не утопия и не дистопия – Хайнлайн, на первый взгляд, ставит чистый мысленный эксперимент, подходя к нему объективно и непредвзято; но лишь на первый взгляд. Потому что на самом деле он – как и всякий из нас – не может оторваться от корней своих, не вален порвать с собственной культурной традицией, с национальными мифами. И здесь он тоже опирается не такой миф. Он тоже излагает свой символ веры. Он достаточно четко формулирует идеал. И идеал этот – идеал вестерна. Не случайно начинается и завершается роман одной и той же картинкой – уходящий в неведомое караван фургонов, запряженных лошадьми и миссурийскими мулами, тех самых «кораблей прерий», что влекли переселенцев по Орегонской тропе. Нью-Ханаан, Тангароа или любая иная землеподобная планета превращаются в бесконечно разрастающийся мир Дальнего Запада, может быть, уже не Дикого, но сохранившего многие его родовые черты.

И еще об одной особенности хайнлайновских романов «юношеской» серии мне хочется поговорить. Их герои всегда оказываются, пользуясь брюсовским выражением, «вброшены в невероятность». Казалось бы, на то она и фантастика. Ан нет: они не просто живут и действуют в фантастическом мире, но и – почти всякий раз – оказываются в средоточии событий и процессов поистине судьбоносных. Если даже они и не решают судеб мира, то, по крайней мере, всякий раз к их решению причастны. И это не просто «крутая развлекаловка», хотя и в том не было бы греха. В самом деле – ведь мальчишки всех времен и народов, герои марк-твеновские или чеховские, неважно, мечтали податься в пираты, чтобы стать грозными мстителями испанских морей, просто сбежать «на волю, в пампасы», наконец, доказать всему миру свою ценность и значимость, совершив нечто великое и благородное. И предоставить им такую возможность просто необходимо – хотя бы на книжных страницах. Это вовсе не эскапизм. Не компенсация мании величия. Просто нельзя допускать, чтобы из утра в утро подросток вставал с мыслью, что опять вот надо идти в опостылевшую давным-давно школу. Ему нужно просыпаться и слышали, классическое: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» И тогда даже школьные занятия наполнятся иным смыслом Ведь если хоть на миг допустишь, что ты, несовершеннолетний, не закончивший еще образования, недоросль, словом, можешь оказаться в ситуации, которая потребует от тебя всех сил, всех знаний и умений – ты уже не можешь не готовиться к этому. Даже если не признаешься в этом самому себе.

Как видите, «вечные» сюжеты предоставляют автору не меньше возможностей, чем создание любых принципиально новых и оригинальных коллизий. Именно потому они так манят всякого писателя, с чего мы начали сегодняшний разговор. И действительно, поддаться искушению – лучший способ бороться с ним Но вот чтобы, поддавшись соблазну, еще и посрамить тем самым дьявола – для этого нужен талант. Необходимо мастерство. А Хайнлайн был не обделен первым, а за полтора десятилетия своей литературной карьеры успел накопить второе.

И перед вами результат.

Андрей БАЛАБУХА