З. Файнбург
ЖЕЛАННОЕ И ТРУДНОЕ БУДУЩЕЕ
Станислав Лем. Солярис. Фантастическая повесть («Звезда», 8, 9, 10, 1962)
|
СТАТЬИ О ФАНТАСТИКЕ |
© З. Файнбург, 1963
Новый мир (М.). - 1963. - 4. - С. 262-265.
Статья любезно предоставлена Г. З. Файнбургом, 2017 |
На обложках книг и страницах журналов все чаще мелькают четкие, прямые профили астролетчиков и кибернетиков будущих десятилетий и веков. Безупречные позы, скульптурные лица, но во всем этом проступает чаще всего лишь общая идея: наши потомки будут по-человечески совершеннее, лучше нас.
Мы живем, однако, в такой век, когда этого общего утверждения уже мало. Будущее приближается стремительно, опрокидывая все фантастические сроки фантастов, – и мы хотим, мы должны видеть его более конкретным, более живым, более осязаемым.
Недавно опубликованная у нас повесть польского писателя Станислава Лема «Солярис» – смелая попытка показать далекое будущее с его реальными заботами и проблемами.
Основную естественнонаучную идею повести «Солярис» можно выразить словами самого Лема: «Космос – это не «увеличенная до размера Галактики Земля». Это новое качество».
Скорее всего, в космосе нас ждет встреча с подобными нам разумными существами (главный герой повести психолог Крис Кельвин говорит: «Мы – обычны, мы трава Вселенной, и гордимся этой нашей обыкновенностью, которая так всеобща...»), но также очень велика вероятность и того, что мы встретим Неведомое.
В книге Лема это Неведомое показано ярко и убедительно. Описание необычного, странного Океана, который покрывает собой всю планету Солярис, настолько конкретно, реально, что, пока читаешь повесть, забываешь, что это самая безудержная фантазия.
Крис Кельвин прилетел на Солярис. Да, он знает и историю открытия планеты, и ход исследований ее Океана, и неудачные попытки вступить в контакт с ним (существуют и, кажется, подтверждаются гипотезы том, что это не только органическая, но и мыслящая материя – нечто вроде одного гигантского мозга). Но он человек: он верит во всемогущество разума, он уверен, что два потока мысли не могут не встретиться... Действительность оказывается сложнее и трагичнее. Дело не в простой неудаче: любые средства, любые попытки (попытки очевидно, обоюдные) наталкиваются на непонимание самой цели, самого содержания чужого бытия.
Последовательно и настойчиво ведет нас Лем к мысли о том, какими ограниченными и условными могут показаться самые обычные, с нашей точки зрения, формы жизнедеятельности и жизненного самосознания людей, когда они встречаются с чем-то качественно иным. Это не различия в уровне: такое различие для нашего времени уже не может быть неодолимым, каким оно было для неандертальца.
Выходя в космос, готовясь к встрече с иными формами разума, земляне должны суметь взглянуть на себя со стороны, посмотреть критически на свое самое обычное и обыденное, переоценить с позиций иного разума те границы, в которых развертывается наша жизнь, те формы, в которых она развивается. И при этом надо остаться людьми: не потерять ни разума, ни чувств, ни воли к жизни... Без этого контакт может оказаться не только трагедией для нескольких людей (или нескольких сот людей, как на Солярисе), но и для человечества в целом.
Весьма важно подчеркнуть то, что Лем устами своих героев категорически отвергает предположения о враждебности Океана людям. Наоборот, последние сцены повести наполнены мыслью о том, что невозможность понять друг друга одинаково трагична и для людей, и для Океана.
Одно из главных достоинств книги Лема то, что в центре повествования стоят люди. Океан, космос, обстановка и устройство самой станции на Солярисе и т. п.-все это лишь фон, на котором крупным планом действуют, любят, страдают реальные люди. Фантастично в повести лишь описание Океана и его «действий», но отнюдь не описание людей.
Мы пресытились научно-фантастическими произведениями, где герои являются самое большее экскурсоводами по космосу, по другим мирам, по своеобразной выставке кибернетических машин, по фотонным и иным ракетам и т. д. и т. п. Злоупотребление плоскостными, схематическими героями – одна из бед научно-фантастической литературы. Ей этот грех почему-то прощают легче. То ли потому, что не считают ее за большую литературу, то ли боятся, что будущее может потерять свою привлекательность, если герои книг о будущем будут не однолинейно совершенными, то ли просто не хватает элементарной социологической грамотности и социологического видения будущего.
Станислав Лем, так же как и лучшие наши писатели-фантасты, избежал этого соблазна. В том, что герои его повести – люди будущего, сомневаться не приходится. Но это живые, а не идеализированные люди.
Главные действующие лица, ученые, исследователи – фанатики поиска, эксперимента, знания. Они обеспокоены не тем, что Солярис уже стал могилой сотен исследователей, самый страшный враг для них – незнание. Ни тени тщеславной мысли о собственном героизме не появляется у них.
Смерть без могилы, как замечает Кельвин, никого не может удивить в их время. В научном поиске они все герои, но при этом отнюдь не все на одно лицо.
В докторе Сарториусе, например, эта одержимость исследования в чем-то подавила человечность. Доминирующий в нем безраздельно разум, с одной стороны, делает его наиболее выдержанным, наиболее способным к аналитическому исследованию в любых условиях, наиболее хладнокровным. Но именно эти сами по себе положительные стороны натуры развили в нем некоторую жестокость, лишили его чуткости, теплоты. Сарториус неприятен не только для Кельвина и Снаута, но и для нас.
Крис Кельвин и Снаут пережили на Солярисе такое, перед чем слова «ужасное» или «страшное» теряют какую-либо силу. Они и в решении своей научной задачи пришли фактически к тупику, но примириться с этой мыслью ни Кельвин, ни Снаут не могут. Никто из них не декларирует веры в величие разума, никто из них не говорит о жертвах и самопожертвовании, но именно в этом для них весь смысл бытия, это их самые главные и самые глубокие чувства. Их дело и их чувства слились в одно.
Герои Лема – люди будущего и по своему отношению друг к другу. «Хорошо бы мы выглядели, если бы вдобавок ко всему начали еще применять принуждение!» – восклицает Снаут. Уважение к чужой точке зрения даже при самом яростном несогласии с ней характерно для героев книги. И столь же глубоко их неуважение к любой непринципиальности, любой лжи, к недоверию по отношению к людям.
Людям будущего – героям повести Лема – свойственно обостренное эмоциональное восприятие жизни. Творческий характер их труда, требующий обязательного горения, воспитывает, развивает эту эмоциональность. И здесь Лем полемизирует с современной фантастикой Запада, изображающей людей будущего чаше всего в виде бездушных, бесчувственных биологических машин, у которых разум подавил эмоции.
Жизнь в острых конфликтах, а не библейское благолепие ждет нас в будущем, утверждает Лем. Социальные конфликты будущего будут происходить, конечно, на совершенно другой, чем сейчас, основе. Изобилие основных материальных благ снимет, например, конфликты, где негативной стороной являются алчность, стяжательство и т. п. Но живое не может быть бесконфликтным, живое не может быть целиком и полностью идеально совершенным, ибо ему дальше некуда будет развиваться – такова мысль Лема.
Конфликты эти не поверхностны, не просты. Напряжение этих конфликтов настолько велико, что даже трагический порою их исход не вызывает недоумения ни у читателя, ни у самих персонажей повести. Однако при всем этом трагедия должна быть утверждением жизни. Такой ее характер предопределен тем, что мы имеем дело с будущим: с более высокой организацией общества, с более высоким развитием всех положительных качеств человеческой личности.
Лему оптимистическая трагедия в принципе удалась. Будущее общество, его цели, его дела, его люди не теряют своей привлекательности из-за трагического решения «большого» конфликта: человечество – Океан; и конфликта «малого»: Кельвин – Хари.
Сложный и богатый внутренний мир людей будущего в книге Лема, характер социальных конфликтов их времени – все это противостоит упрощенному, вульгаризированному, опошленному изображению конфликтов будущего в буржуазной фантастике: обычных, сегодняшних, волчьих конфликтов буржуазного общества, лишь «разыгранных» на космических подмостках в XX... веке.
Большое достоинство книги Лема и в том, как она показывает нам будущее любви. Без любви нет жизни. Но писать о любви труднее всего. А для автора книги о будущем – вдвойне.
В условиях развитого коммунистического общества любовь по существу свободна от каких-либо внешних препятствий: нет материальных различий, ограничений, нет классовых и национальных предрассудков, нет возможности посягнуть на чужую волю, нет существенных различий в культурном и умственном развитии и т. п. В коммунистическом будущем есть только сама по себе любовь, только единство тела и духа... Но это противоречивое единство.
В повести Лема дважды трещинка в духовном единстве неумолимо ведет любовь Кельвина и Хари к трагическому крушению. Кажется, ничто не мешает их счастью. Ничто и никто не стоит между ними, но...
Первый раз с «настоящей» Хари, еще на Земле, Кельвину не хватило мягкости, человеческой внимательности. Им обоим не хватило взаимопроникновения душ: внешнее, случайное сумело на какое-то время заслонить главное. Этого совсем короткого времени оказалось достаточно, чтобы Хари с безапелляционностью молодости приняла страшное, непоправимое решение – покончила с собой.
Прошло десять лет. Кельвин провел их не столько на Земле, сколько в космосе. Но рана не зарубцевалась: можно уйти от чего угодно, но куда уйдешь от собственной совести, от собственной памяти, от собственных чувств? Трагедия утраты стала для Кельвина еще и трагедией совести.
Трагедия повторяется на станции «Солярис». После жестокого рентгеновского облучения Океан посылает работникам станции материализованные образы их самых сильных и глубоких личных психических переживаний, запечатленных в памяти. Естественно, что эти переживания – переживания любви, действительные (как у Кельвина) или вымышленные, сфантазированные (как у Снаута и Гибаряна).
Кельвину Океан «посылает» Хари. Она – новая – не просто подобна Хари, она тождественна ей, ее «я» – это Хари, вернее, все то, что помнит где-то в глубинах памяти мозг Кельвина о Хари. Различие начинается много «ниже» психики, ниже клеток, ниже молекул: нейтринные соединения, а не атомные образуют физическую структуру вещества, из которого состоит ее тело.
Разум Кельвина преграждает путь чувству: что перед ним? Настоящий человек? Инструмент чужого разума? Кибернетическая машина в биологической «упаковке»? Мыслит и чувствует она сама или это приходит к ней извне? Ни на один из этих вопросов ответа исчерпывающего нет. Нет и быть не может...
Это состояние обоюдное. У новой Хари нет полноценного ощущения самостоятельности человеческого бытия, ощущения собственной индивидуальности. В ее психику заложено лишь то, что могла знать, помнить и даже чувствовать только Хари. Другого ей не дано, другое может быть только новым знанием.
Конфликт чувства и разума разделил их, воздвиг между ними невидимую, но непреодолимую стену, привел и новую Хари к трагической гибели.
В первой смерти, смерти настоящей Хари, Кельвин виновен, хотя и не безусловно. А во второй? Нет. Здесь между ними стало нечто большее, чем простой недостаток каких-то душевных качеств у одного из любящих. Им обоим не хватило, не могло хватить полной, безоговорочной, надрассудочной близости, искренности, составляющей в представлении Лема критерий любви в будущем.
Книга Лема, конечно, не безупречна. В ней много спорного и противоречивого, иногда неясного – не от сложности мысли, а от усложненности изложения. Есть в ней растянутость, просчеты, погрешности против логики и т. п. Не названа, например, профессия, род занятий Хари. Это может быть терпимо лишь с трудом даже для нашего времени и совершенно нетерпимо для будущего. Возраст ее – девятнадцать лет – заставляет нас усомниться в том, что она и Кельвин досконально успели узнать друг друга, как они говорят об этом сами. Очень сомнительно даже простое употребление алкоголя Снаутом, а тем более злоупотребление им. Такие и им подобные весьма спорные места в книге Лема, к сожалению, есть. Однако в целом повесть «Солярис» – шаг вперед в творчестве Лема, шаг вперед в самом жанре литературы о будущем.
Новая талантливая книга Станислава Лема говорит нам о будущем, гораздо более интересном и гораздо более сложном, чем это передают схематизированные прямые профили на плоскости. Будущее это трудно и прекрасно.
|