История Фэндома
Русская Фантастика История Фэндома История Фэндома

Г. Гуревич

ВЕКТОР ВКУСОВ

СТАТЬИ О ФАНТАСТИКЕ

© Г. Гуревич, 1967

Гуревич Г. Карта страны фантазий.- М.: Искусство, 1967.- С. 163-175.

Выложено с любезного разрешения Н. С. Гуревич - Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2002

Ожидаю вопрос:

- Разве разница вкусов связана только с полом и возрастом? Разве она не зависит от эпохи, нации, класса?

Вопрос правомерный. Да, существуют вкусы национальные, классовые, изменения географические и исторические. Очень интересно следить за этими колебаниями, как правило, непонятными для современников.

Есть вертикальный рост, напоминающий возрастную смену вкусов, связанный с увеличением уровня знаний человечества. Именно он диктовал удаление места действия фантастики - из темного леса к звездам. Благодаря ему происходит и омоложение адреса многих произведений. Ведь сказки "Тысячи и одной ночи" и все другие сказки сочинялись не для детей, это в паше время они стали детским чтением. К детям ушла история Гаргантюа, приключения Гулливера и Робинзона Крузо, Айвенго и трех мушкетеров. Что же касается фантастики, - жанр этот Многосложён, и различна судьба разных его разделов. Уходит к детям фантастика познавательная, приключенческая, мечта. Развивается и ширится взрослая фантастика - утопия и антиутопия, фантастика труда и творчества, фантастика новых идей.

Но наряду с вертикальным движением есть и горизонтальные колебания вектора вкусов: повороты читателя от гуманитарной литературы к динамической и обратно. Конечно, речь идет не обо всех читателях поголовно, а о том, что ведущее большинство создается то на одном краю литературы, то на другом.

Тут, по первоначальному замыслу, я предполагал поместить главу о всемирной истории вектора вкусов. Я собирал для нее материал, мне казалось очень интересным проследить, как умирало и оживало внимание к великим художникам слова, как их забывали современники и открывали заново в чужой стране. Почему Шекспир сразу же после смерти был забыт в Англии, а полтора века спустя обрел новую жизнь на материке? Почему Дюма-отец гремел в зрелые годы, а к старости вышел из моды? Почему Стендаль был почти не замечен при жизни, а после смерти стал классиком? Почему истории смены вкусов сходны у английского и французского читателя, а у русского и американского - противоположны? Почему, почему?..

Но все это оказалось очень сложным, сложнее и значительнее всей истории научной фантастики - одного из разделов, одного из искусств, отражающих историю человеческой мысли. И волей-неволей мне пришлось отказаться от всемирной истории вкусов. Я только продемонстрирую, как менялись вкусы у потребителей советской фантастики.

На столе у меня библиография, к сожалению рукописная, не опубликованная. Составитель ее - Б. Ляпунов, автор многих книг об успехах и перспективах науки и сценария популярно-фантастического фильма "Дорога к звездам", а кроме того, энтузиаст фантастики. По его библиографии я сделал приблизительные подсчеты и получил данные, неполные, но достаточно наглядные.

Научная фантастика
(на русском языке)

Период

Количество названий (книг и рассказов - только первоизданий)

В среднем на 1 год

1900-1917

31

Менее 2

1918-1921

Нет

Нет

1922-1930

162

18

В том числе:

1925-1930

143

24

1931-1933

9

3

1934-1941

81

10

1941-1943

4

Менее 2

1944-1957

179

13

1958-1962

275

55

1963-?

Более 500

Более 100

До 1917 года научная фантастика публиковалась в журнале "Вокруг света" довольно регулярно, но почтя исключительно зарубежная. Передовая русская мысль была занята в то время моральной подготовкой революции. Читатель понимал: необходимо сначала расчистить строительную площадку, потом уже мечтать о дворцах; прежде всего - убрать старый хлам царизма. Ни одного заметного имени не выдвинула русская дореволюционная фантастика. Есть, правда, в библиографии два рассказа Куприна, некоторые вещи Брюсова, однако и тот и другой обращались к фантастике случайно. Пожалуй, только А. Богданов написал значительные научно-фантастические романы.

И после Октябрьской революции фантастика появилась не сразу, лишь тогда, когда закончилась тяжелая гражданская война, началась мирная жизнь, открылась перспектива свободного движения вперед. В создании советской фантастики приняли участие видные ученые (К. Циолковский, В. Обручев), видные писатели и поэты - В. Маяковский ("Клоп", "Баня"), А. Толстой ("Аэлита", "Гиперболоид инженера Гарина"), И. Эренбург ("Трест Д. Е.") и другие. Затем появились и авторы, целиком посвятившие себя научной фантастике. Александр Беляев - самый видный из них.

Обилие журналов и авторов говорит о возросшем интересе к фантастике. Читатели как бы осматривались, оценивали и сравнивали маршруты в далекое будущее, но отложили дальние мечты, когда перед ними встала ближайшая задача.

Фантастики почти нет в 1931 и 1932 годах. Это решающие годы первой пятилетки. Сейчас в газетах нередко пишут, что за год мы производим больше, чем за всю ту пятилетку. Да, цифры были тогда скромные по сегодняшним масштабам, но ведь это был почин, трудное начало. Когда строилась первая линия метрополитена в Москве, московский комсомол был призван на ту стройку, она требовала всенародного внимания. Нынешние линии метро и длиннее и строятся быстрее, но без напряжения, об открытии очередной мы узнаем из газет. Но ведь сейчас у нас опыт и техника, успехи достаются легче.

Лишь после того, как был взят ближайший барьер и открылась перспектива развития уже на новой ступени, фантастика начала медленно восстанавливаться. Ею начали заниматься новые журналы ("Техника-молодежи", в первую очередь), "Пионерская правда" и новое издательство Детгиз. Появились и новые авторы, самые характерные - Г. Адамов ("Победители недр", "Тайна двух океанов") и Ю. Долгушин ("Генератор чудес").

Но важнее всего для нас, что появилось новое качество. Фантастика 30-х годов иная, не такая, как до пятилетки. В фантастике 20-х годов был некоторый налет маниловщины. Она была смела, крылата, но не слишком основательна. Очень уж легко получалось там самое невероятное. Припомните Беляева. По страницам его повестей шествуют гениальные одиночки, опередившие мировую науку на десятки лет: профессор Доуэль, сохранивший жизнь голове, доктор Сальватор - творец человека-амфибии, или невероятно могучий профессор Вагнер, пачками выдающий сногсшибательные открытия, пли вредный гений Бэйли, решивший украсть всю атмосферу Земли. Схема эта, идущая от Ж. Верна, удовлетворяла читателей, практически незнакомых с наукой и техникой, - в 20-х годах таких было большинство.

Но мог ли читатель 30-х годов, прошедший через трудности пятилетки, всерьез читать о том, что на территории Якутии иностранец Бэйли тайком построил подземный город и энергетическую установку, способную всосать и заморозить всю атмосферу Земли. Читатели отлично знали, как достаются города на Томи и Амуре или электростанция на Днепре, не то, что в Якутии и тайком.

И фантастика 30-х годов пишет о технике всерьез, основательно и уважительно. Даже и сам Беляев начинает писать иначе-с длинными научно-техническими главами ("Прыжок в ничто", "Звезда КЭЦ"). Ему это, правда, не пошло на пользу, получалось тяжеловесно и скучновато.

С 1941 до 1943 года - снова перерыв в фантастике. Судьба Родины решалась на полях сражений, ни сил, ни бумаги нельзя было тратить на мечты об отдаленном. Все мы тогда думали только о войне, работали только для победы. Фантазировать же о текущей войне было неуместно, тем паче, что фантастика всегда гиперболична, всегда преувеличивает. Изображать сверхмогучее оружие у нас? Зачем же сеять напрасные надежды, подрывать веру в свою винтовку? Изображать сверхмогучее оружие у врага? Зачем же преувеличивать его силы, сеять напрасные страхи? Видимо, когда люди и страны с величайшим напряжением преодолевают сегодняшние трудности, всякие домыслы неуместны.

И начала фантастика у нас возрождаться, как только открылась перспектива свободного развития, даже до окончания войны - в 1944 году, когда близкая победа уже стала наглядной. Открыл новый период И. Ефремов своими романтическими рассказами о геологах и моряках.

Период оказался трудным для фантастики (знаю по личным воспоминаниям). Мечта требует полета и обязательно самобытности в мышлении. Но редакторы в те годы считали, что только один человек в стране высказывает оригинальные мысли. И поскольку он говорил о десяти-пятнадцати годах в перспективе, стало быть и скромному литератору не должно заходить за эти пределы, надлежит описывать то, что ученые уже делают в лабораториях, то, что осуществится завтра, а сегодня находится "на грани возможного" (так назвал свою книгу В. Охотников). Так мы и будем называть весь послевоенный период фантастики.

В. Охотников и В. Немцов - наиболее характерные писатели тех лет. Один - изобретатель, другой - радиоинженер, оба писали о техническом изобретательстве: о машинах и аппаратах для геологической разведки, о подводной добыче нефти, строительстве дорог. Причем авторов занимал, главным образом, процесс создания машины, даже подчеркивалось, что в применении ее нет ничего особенного ("Пути-дороги" В. Охотникова).

Сейчас, когда Ближняя фантастика повержена Далекой, оглядываясь назад, уже не в пылу борьбы, не скажешь, что об изобретательстве и рационализации вообще нельзя писать. Нет, эти темы нужны. Больше того: Ближнюю фантастику писать труднее, чем Далекую. Далекое само по себе увлекательно и романтично. Чтобы раскрыть романтику будничного труда, требуется гораздо больше мастерства; кстати, больше, чем было у лидеров Ближней фантастики.

Допускаю, что скромная фантастика "на грани возможного" еще была оправдана как-то в годы послевоенного восстановления, но потом она явно пережила себя. Физики уже создали атомную бомбу и атомную электростанцию, родилась кибернетика, готовился штурм космоса, на этом фоне не казались фантастическими приключения рационализаторов. И после постепенного размораживания в 1957 году - в год запуска спутника - начался новый блестящий период советской фантастики.

Открывает его опять же И. Ефремов, который открыл и предыдущий период своей геологической романтикой. На этот раз Ефремов рванул далеко за "грань возможного": от горных вершин к звездам, от десятилетий к тысячелетиям, от друзей-радиолюбителей к содружеству миров, от устройства приборов к устройству общества. "Туманность Андромеды", опубликованная в 1957 году в журнале - "Техника - молодежи", сразу перевела фантастику на новую ступень.

Ворота открылись широко, и в них хлынул поток новой фантастики. Пришла способная молодежь: бр. А. и Б. Стругацкие, А. Днепров, А. Полещук, В. Савченко, В. Журавлева, Г. Альтов и другие, чьи фамилии встречались на страницах этой книги. Из старых авторов сохранил позиции только А. Казанцев со своей волнующей темой гостей из космоса. Когда были, какие оставили следы, почему ушли, прилетят ли еще?

Общий интерес к фантастике оживил и давно умершего в оккупации, пятнадцать лет не переиздававшегося и основательно забытого А. Беляева. Пришло целое поколение молодежи, которое не знало этого имени, и вдруг оказалось, что у советской фантастики есть свой классик. Трехтомник его издавался трижды, потом прошло подписное восьмитомное издание. Беляев с его размахом оказался роднее и ближе читателю 60-х годов, чем назидательные, но бескрылые авторы 30-х и даже 50-х годов.

Но все же, читая и почитая Беляева, молодые авторы не подражали ему. Между читателем Беляева и современным слишком велика разница. Сейчас среди потребителей фантастики очень велика и влиятельна прослойка инженеров и научных работников. Многие писатели и рассчитывают откровенно на вкусы научных работников, не чуждаются научной терминологии, пишут только о научных идеях. Видимо, считают, что о чувствах взрослый читатель может прочесть в психологическом романе, а фантастику берет для знакомства с научными перспективами. Пожалуй, самыми характерными писателями этого периода были А. Днепров и бакинцы - В. Журавлева и Г. Альтов. Имена их в обзорных статьях оказываются рядом, так они и входят в историю советской фантастики, хотя есть между ними стеклянная стена. Днепров считал своей задачей знакомить читателя с новейшими идеями современных ученых - физиков, генетиков, кибернетиков, биоников. Бакинцы же предпочитали идеи новые, никем не высказанные, оригинальные.

Итак, в 20-х годах основной раздел фантастики - мечта о цели, в 30-х и 40-х - мечта о средствах: фантастика производственная, лабораторная и познавательная, а после 1957 года - фантастика новых идей, но уже не робких, как в прошлом, а самых смелых. И вот уже на глазах, пока писалась эта книга, произошел новый разворот: на первое место в советской фантастике вышла противница мечты - литература предостережения.

Фантастику послевоенную мы называли "фантастикой на грани возможного". Период 1957-1962 годов я предложил бы именовать периодом "Падает вверх". Так озаглавлена книга А. Полещука, выпущенная несколько позже - в 1964 году. Смысл ее: есть у нас изобретатели, есть идеи, с воплощения которых наука стремительно начнет набирать высоту, просто падать в небо. Подспудно эта мысль присутствует во многих произведениях этого времени. Недаром так много писалось тогда рассказов-прологов о какой-то новой дорожке к давно известной щели. При этом как бы подразумевалось: вот прилетят гости из космоса, проникнем мы в будущее, узнаем то-то и то-то, а дальше все будет великолепно.

И как бы отвечая на эту прекраснодушно-наивную позицию, бр. Стругацкие озаглавили свою повесть "Трудно быть богом". Так бы я и назвал для наглядности последний период фантастики, начавшийся в 1963 году.

До той поры литературный спор шел в плоскости "выйдет или не выйдет?". Сторонники дальнего прицела называли мечты, сторонники ближнего уверяли, что эти мечты неосновательны. Сначала спор шел между литераторами, а потом с осторожными специалистами, уверявшими, что ничего-ничегошеньки из мечтаний не выйдет: жизнь дольше 150 лет не продлишь, и за пределы Солнечной системы летать ненаучно, и человек - вершина творения, разумных машин быть не может и т. д.

По вот в конце 1962 года выступает академик Колмогоров, пишет, что разумное существо может быть каким угодно, даже похожим на плесень, даже машина способна стать умнее человека. Академик Соболев добавляет: "Машины и есть люди будущего". О возможности практически неограниченного бессмертия пишут академики Купревич и Кнунянц, доктор наук Шкловский рассуждает о пределах космических странствий и цивилизации, о том, что спутники Марса искусственные. Виднейшие ученые подтвердили, что научная фантастика - дело серьезное. Таким образом, дальние фантасты победили, сделали свое дело... а мавр, сделавший дело, может уйти.

Зато в спор о проблемах фантастического будущего вовлекается новый круг литераторов - это "лирики", задетые физиками с учеными степенями. До сих пор "лирики" фантастику игнорировали, не считали достойной внимания. Фантастов-академиков не могли не заметить.

Пожалуй, первым в защиту попранной лирики выступил Г. Гор со своим "Докучливым собеседником" (1961), полным нападок на наивно-туповатых фантастов, превозносящих технику и ничего не донимающих в подлинной жизни. Я говорил уже, что до того основной спор фантастики шел в плоскости "выйдет - не выйдет?". Г. Гор перевел его "в иную плоскость: "хорошо ли выйдет?".

В литературной дискуссии с "физиками" (под физиками они подразумевали апологетов техничности, подавляющей человеческие чувства) "лирики" обратились к сатире. Появились многочисленные пародии, юморески, рассказы-насмешки. Повесть журналиста Н. Разговорова "Четыре четырки" рассказывает, например, о глупых физиках Марса, заучившихся до такой степени, что только собака, присланная на ракете с Земли, напоминает им, что такое стихи, природа и добро.

Физики говорят, что машина превзойдет человека, лирики выступают как адвокаты человеческой личности. Пишут о том, что у человека полным-полно резервов: и чужие мысли люди будут угадывать, и доисторические времена вспомнят, и летать сами собой начнут без крыльев и мотора ("Мечта" С. Гансовского). Возник и такой мотив: придерживайте ученых, как бы они не наделали беды! У того же Гансовского ученые зачем-то создали разумных медведей, которые пожирают людей. У М. Емцева и Е. Парнова непослушная машина наготовила андроидов, которые тут же собираются поработить человечество. У Е. Войскунского и И. Лукодьянова геологи продырявили земную кору, оттуда вырвался черный столб, парализовавший всю технику на Земле.

В рассказе И. Варшавского "Молекулярное кафе" описывается фантастическое кафе, где из молекул мысленным заказом можно составить любое блюдо, но все время получается несъедобная мешанина. Герой плюется, жена его горюет, мальчик плачет. Заканчивается рассказ такими словами:

"...если каждому кибернетику во всем давать полную волю, то результат может быть не очень хороший.

Нужно, чтобы все люди за ними немножко присматривали".

Все это относится к фантастике предостережения. Лирики предостерегают нас от чрезмерного увлечения техникой, требуют внимания к душе человеческой, настойчиво напоминают, какая эта душа сложная, легко ранимая, как ее трудно направить, как легко травмировать (например, "В круге света" А. Громовой).

Та же мысль - "присматривайте за учеными!" - чувствуется и в статьях А. Громовой - главного теоретика антимечтательного плёса в русле нашей фантастики. Вот что она пишет о кинофильме "Облик грядущего" (мы поминали о нем):

"Похоже на то, что летчики Кэбела загнали человечество в свой технический рай дубинкой, а это метод ненадежный... Летчики потратили всю свою великолепную энергию на технический прогресс, забыв о душах тех самых людей, которым они хотели принести счастье. Значит, они лицемерили, утверждая, что строят прекрасный новый мир для всех, а на деле строили его лишь для себя. Ну что ж, вот и расплата за этот возвышенный обман: все кругом новое, а люди-то прежние..." (стр. 280).

Люди прежние, и поможет ли им новая техника? - этот вопрос ставят и бр. Стругацкие в своих повестях "Трудно быть богом" (1964) и "Хищные вещи века" (1965). В обеих повестях - всесильные, вооруженные волшебной техникой люди будущего поставлены перед необходимостью вмешаться в жизнь неразумных мещан: злобных, серых и отсталых - в первой повести, а во второй - с жиру бесящихся.

Интересно, что в творчестве бр. Стругацких уживаются две противоположные, казалось бы, позиции. "Трудно быть богом", - говорят они, когда речь идет о воздействии на человека. В научных же проблемах авторы твердо стоят на позиции "падает вверх". В повести "Понедельник начинается в субботу" (1965) их герои - удалые физики - запросто осуществляют любую сказку, самую волшебную. И даже бог Саваоф - всего лишь рядовой сотрудник в развеселом НИИЧАВО (Научно-исследовательском институте чародейства и волшебства).

Советская фантастика развивается бурно. Повороты следуют один за другим, периоды, как вы видели, короткие, всего лишь пять-десять лет, куда короче жизни автора. И многим писателям довелось работать в разных периодах, пройти несколько разворотов. Чрезвычайно интересно и поучительно прослеживать, как складывались авторские судьбы, кто и как менял стиль и темы, а кто, проявляя линейность, вылетал из седла на резком вираже, оказывался на обочине литературы. К сожалению, место не позволяет заняться этим разбором.

Но, будучи фантастом, я не могу удержаться, чтобы не заглянуть в завтра, не представить себе, какой период следующий.

Писатели из отряда предостережения победили мечтателей "падает вверх", нащупав слабость в их позиции. Мечтатели были слишком близоруки, видели только ближайшую цель, подразумевая, что дальше все пойдет само собой. Предостерегатели же увидели и указали действительно существующие трудности, показали, что не пойдет наука сама собой, не будет падать вверх, на самом деле - трудно быть богом.

Очевидно, наследники предостерегателей найдут слабость у своих предшественников. И даже, пожалуй, можно указать ее - дате не "слабость, а некоторое свойство, ограничивающее возможности антиутопии. Предостережение подобно дорожному знаку у канавы. Оно указывает: "Здесь проехать нельзя". Но ведь где-то надо проехать. Вверх не падает, "значит, следует взбираться. Трудно быть "богом, но необходимо.

Следующий период, так мне кажется, будет носить название "Маршруты богов". Я надеюсь там увидеть книги спокойные, глубокие, всесторонне взвешивающие будущее во всех его противоречиях. Сослаться на примеры пока нет возможности, но есть намеки, что литература клонится в том направлении. Спокойному обсуждению сложности человеческой натуры во всех ее аспектах посвящен многоплановый, неровный и очень богатый мыслями роман И. Ефремова "Лезвие бритвы". В третий раз Ефремов зачинает нечто принципиально новое. Размышлениями о сложности будущего наполнена и небольшая конспективная повесть В. Тендрякова "Путешествие длиной в век". В трех повестях бр. Стругацких герои кончают решением бороться. Надо полагать, что в одной из следующих книг мы увидим, как они борются.

Так развивалась и разворачивалась советская фантастика. У зарубежной периодизация совсем иная и поворотные даты не совпадают с нашими. Так, например, на Западе резкие переломы совпадали с экономическим кризисом 1929-1933 годов и с изобретением атомной бомбы. Кинофантастика следовала там за литературой, отставая "на несколько лет. Но в одной книге не опишешь всего. Нужно только, по установившемуся порядку, сказать немного о советской кинофантастике.

В первые десятилетия она поспевала за литературой, если не по количеству, то хотя бы по тематике. "Аэлита" в немом кино снималась немедленно вслед за выходом романа Л. Толстого. При экранизации сюжет испортили, а идею вывернули наизнанку. Но хотя бы попытка была поспеть за новинкой.

В 30-х годах выходит "Космический рейс" - фантастика обстоятельная, познавательная, в духе своего времени, и с мальчиком-"зайцем", тоже в духе времени. "Зайцы" бродили тогда и по фантастическим романам. Видимо, считалось, что детям неинтересно читать, если среди героев нет детей.

Но после войны кинофантастика безнадежно отстала от литературы. Мы видели три экранизации, все с утерей фантастичности, и еще несколько фильмов, опережающих космическое сегодня лет на десять-пятнадцать, по нормам "фантастики на грани возможного". Весь период "Падает вверх" и период "Трудно быть богом" в кино не отразились.

Исследователи утопий (заимствую факт у Ю. Рюрикова) отмечали, что утопии развивались не во все эпохи. Больше всего их было в античные времена, в период Возрождения и в XIX веке. Что общего между всеми этими датами?

Это эпохи подъема техники и науки, века, когда человек начинал верить в свои силы, в то, что он способен сделать великие дела, даже жизнь на Земле переустроить.

Можно добавить, внимательно рассматривая даты, что утопии большей частью создавались не на заре этих эпох, не у подножия, а ближе к вершине, когда новый строй и новая техника уже одержали победу, когда открылись широкие перспективы и мощь новой техники уже была доказана. На вершине Возрождения выступали Т. Мор и Ф. Рабле, на вершине капитализма - Оуэн и Фурье, а также и Ж. Верн - утопист технический. На спаде же писались и утопии и антиутопии, но там мотив был другой: "Почему не оправдались надежды, иной путь не нужен ли?"

Мы с вами живем в стране, одержавшей всемирно-историческую победу. Позади достаточно большой путь. Наука уже продемонстрировала свою силу, советский строй оправдал себя. Впереди крутой подъем к вершинам коммунизма.

Наша страна вплотную приближается к созданию коммунистического общества, и вопрос о формировании человека этого общества - практическая задача современности. Каким мы хотим его видеть, каким он может получиться, как его воспитывать?

Литература уже пытается начать обсуждение. В художественной дискуссии о будущем должен принять участие и кинематограф.



Русская фантастика > ФЭНДОМ > Фантастика >
Книги | Фантасты | Статьи | Библиография | Теория | Живопись | Юмор | Фэнзины | Филателия
Русская фантастика > ФЭНДОМ >
Фантастика | Конвенты | Клубы | Фотографии | ФИДО | Интервью | Новости
Оставьте Ваши замечания, предложения, мнения!
© Фэндом.ru, Гл. редактор Юрий Зубакин 2001-2021
© Русская фантастика, Гл. редактор Дмитрий Ватолин 2001
© Дизайн Владимир Савватеев 2001
© Верстка Алексей Жабин 2001