История Фэндома
Русская Фантастика История Фэндома История Фэндома

Е. Парнов

ЭТАПЫ РОБОЭВОЛЮЦИИ ИЛИ УРОКИ ЧАПЕКА

СТАТЬИ О ФАНТАСТИКЕ

© Е. Парнов, 1982

Парнов Е. Зеркало Урании.- М.: Сов. Россия, 1982.- С. 147-160.

Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2002

    Из иного измеренья, из холодного огня
    Ангел долгого терпенья грустно смотрит на меня.
    Может, скоро в дали дальней, сверив час и сверив год
    Он с улыбкою прощальной кнопку черную нажмет.

      В. Шефнер

После Чапека о роботах писали многие. Но три книги в этом литературном потоке стоят особняком. Речь идет об уже упомянутом сборнике Азимова "Я - робот", а также о "Сумме технологии" и "Кибериаде" Лема.

Лем часто обращается к неоценимому опыту великих сатириков прошлого. Недаром его Ийон Тихий получил прозвище "космического Мюнхгаузена". Щедрин, Свифт, Рабле - все они в той или иной мере оставили свой след в "Кибериаде". Даже непобедимый Пантагрюэль и хитроумный Панург вынуждены были спасаться бегством от пушистых котов, олицетворяющих сутяжничество. Трурль, безусловно, учел это ("Консультация Трурля" Лема). Иначе не победить ему всемогущего Ничто, для которого взрывы сверхтермоядерных бомб что укус мухи. Пропали бы, сгинули сталеглазые без Трурля, не вовлеки он Невыразимое страшилище в бесконечный бумажный конвейер со всеми его входящими и исходящими. Оно ничего не страшилось, ничто не брало Его. Но "как Оно приняло первую бумажку, расписалось в книге, так уж и вышло". Смешные стороны рассказа "Консультация Трурля" усугубляются необычной формой. Это своего рода рифмованная притча, почти раешник, где примитивные, периодически встречающиеся глагольные формы и усиливают повествовательный эффект, и создают стилизацию "под старину".

"Слава тем и отличается, - говорится в грустной новелле "О том, как Трурля собственное совершенство к беде привело", - что обычно молчит о поражениях, даже если они порождены высочайшим совершенством". А кто в этом усомнится, пускай припомнит последнюю из семи экспедиций Трурля. И правда, в этой экспедиции славный конструктор потерпел поражение. И не потому, что чего-то не сумел (такого с Трурлем не бывает), а единственно по причине своего доброго железного сердца. Пожалел он платино-иридиевое величество Экзилия Тартарейского, сосланного на одинокий астероид. Нельзя жалеть королей. Впервые конструктор решил помочь тирану и тут же дал маху! Этот эпизод, скорее научно-фантастическая новелла, чем сказка, окрашивает "Кибериаду" совершенно для нее новыми эмоциональными оттенками.

Нет, не игрушку для утешения свергнутого монарха построил Трурль, не миниатюрное механическое королевство. "Безупречность нашего мастерства - это наше проклятие, которое отягощает непредвиденными последствиями любое наше создание, - говорит ему Клапауциус. - Неумелый подражатель, возжаждав пыток, сделал бы себе бесформенного идола из дерева и воска и, придав ему некоторое сходство с разумным существом, издевался бы над ним суррогатно и неестественно. Но подумай, к чему ведет дальнейшее совершенствование этого замысла! Представь себе, что другой сделает куклу с граммофоном в животе, чтобы она стонала под ударами, представь себе куклу, которая, если ее бить, будет молить о пощаде, куклу, плачущую, истекающую кровью куклу, которая боится смерти, хоть и прельщает ее ни с чем не сравнимое спокойствие смерти! Неужели ты не видишь, как мастерство подражателя приводит к тому, что видимость становится истиной, а подделка - действительностью? Ты отдал жестокому тирану в вечное владение неисчислимые массы существ, способных страдать, а значит, совершил позорный поступок..."

Так из сказки выкристаллизовывается крупнейшая этическая проблема. Лем-юморист вдруг вновь превращается в автора "Соляриса" и "Воспоминаний Ийона Тихого".

С легкой руки Лема о роботах стали все чаще писать в юмористических тонах, хотя после Азимова появилось слово "андроид" - научное и серьезное, характеризующее разумное существо из пластика и металлов уже не как слугу, а как равноправного партнера. Но робоэволюция продолжала идти дальше...

Мы не помним, когда к нам впервые пришел механический человек. Может быть, все началось с той минуты, когда мы осознали себя как существа, способные восполнить свое биологическое несовершенство за счет мертвой природы. Первая палка, первый сколок обсидиана навсегда отделили нашего пращура от мира слепой эволюции.

Это была трудная миссия. Поэтому-то и зародилась мечта об универсальном - совершенном - орудии. Оно должно было обладать всеми нашими достоинствами и не иметь присущих живой плоти недостатков. Достоинства мыслились, конечно, как чисто человеческие, недостатки же должен был устранить более надежный, чем протоплазма, материал: обожженная глина, камень, а еще лучше - покорный обработке металл. Отныне механический человек стал реальностью, хотя и пребывал еще в нематериальном состоянии героя устных народных сказаний. Отголоски их мы найдем в эпосе шумеров и старшей Эдде, древних упанишадах и Каббале, Зенд-Авесте и раннехристианских апокрифах, в учении гностиков и нестрориан.

С течением времени тоска по механическим двойникам становится настолько сильной, что порождает идеи совершенно еретические. Люди начинают понимать, что не только они, грешные, но и бессмертные боги не могут обойтись без металлических слуг. И кощунственное воображение засылает таких слуг на Олимп. Именно на Олимп, поскольку эллинские боги были в избытке наделены всеми слабостями людей!

Весть об этом событии донес до нас все тот же старик Гомер-первый исторически зафиксированный научный фантаст. Он описал в "Илиаде" изготовленную из золота механическую красавицу - подручную бога-кузнеца Гефеста. То ли хромоногий действительно не управлялся со своим сложным хозяйством, то ли жена его - очаровательная Афродита не слишком ему доверяла, но, одним словом, расторопная девица была из золота.

Благое начало было положено, и дальнейший путь не внушал сомнений. Не удивительно поэтому, что первые человекоподобные автоматы сначала появились в храмах. Проглотив монету, они отмеривали точную дозу благовонного масла или совершенно бесплатно - в образе Железной девы - заключали в смертельные объятия какого-нибудь еретика. Медный Молох проглатывал младенцев и изрыгал самодовольное пламя, изукрашенная цветными стекляшками Богородица проливала благостные слезы. В образе богов механические люди обрели плоть и нанесли удар прекрасной идее универсальности. Боги-автоматы, к нашему великому сожалению, были строго избирательны. Через тысячи лет такие узкоспециализированные машины возродились уже в виде игрушек. Барышни в кринолинах наигрывали на пианолле и мило раскланивались с почтенной публикой, а полуобнаженные заклинательницы змей манипулировали резиновыми удавами. Была даже машина-шахматист, которая имела честь сразиться с самим Наполеоном. Правда, в шахматном столике, скорчившись в три погибели, сидел ее создатель, но ситуация от этого, конечно, не менялась. Автоматы с часовым механизмом в груди стремились к универсальности.

В 1893 году некий Дж. Мур создал первого парового человека мощностью 0,5 лошадиной силы. Такой автомат мог довольно долго идти с солидной скоростью в 14 километров в час, выпуская при этом отработанный пар через зажатую в зубах жестяную сигару.

Извечная мечта казалась удивительно близкой. Но желания человека противоречивы. В королевских дворцах и аристократических салонах забавлялись танцующими куклами, а в обществе тем временем медленно созревал страх. Источники его были различны. Ортодоксальные церковники узрели в механических игрушках покушение на промысл божий. Луддиты, не понимая истинной природы социальных отношений, ополчились на другие машины, которые хотя и не имели сходства с человеком, но могли зато без устали вращать приводные шкивы.

Тайные и явные страхи эти прежде всего ощутила литература. Она чутко уловила то неосознанное, что таилось в смутных глубинах человеческих душ.

Великий Гофман писал, что тяга к мрачному и сверхъестественному - "прямой продукт тех действительных страданий, которые терпят люди под гнетом больших и малых тиранов". И нечистая сила стала олицетворением таких страхов. Но дьявол в разных его обличьях, ведьмы, суккубы, инкубы и гомункулусы-все эти темные порождения средневековья побледнели и вдруг истаяли, заслышав тяжкий железный шаг Человеческого Двойника. Это Голем рабби Бецалеля пошел по древним улочкам Праги, это Каменный гость покинул склеп, это Медный всадник поскакал по мостовым объятого ужасом Петербурга. Джинн был выпущен из бутылки. Копия ожила, но, подобно Франкенштейну, взбунтовалась и стала олицетворением иррационального зла. Кончились милые забавы с танцовщицами и музыкантами. Гофмановский профессор Спаланцани тоже создает прекрасный автомат с внешностью обворожительной девушки. Но его Олимпия становится источником безумия. Герой Амброза Бирса ("Хозяин Моксона") дает жизнь андроиду, способному, в частности, играть в шахматы. Это уже не курьезное диво на потребу публики и не кукла, которой управляет мошенник. В этой машине уже смутно мерещится эмбрион злой воли, который в урочный час толкнет ее на убийство.

Постепенно созревает литературный штамп, который хорошо умещается в нехитрую схему: 1) создатель человекоподобных автоматов сродни некроманту и чернокнижнику древности; 2) он проникает в запретные области и покушается на прерогативы господа-вседержителя; 3) порок должен быть наказан, и поэтому машина убивает творца. Вот три закона первого этапа удивительной эволюции представлений о наших механических двойниках.

Бог создал человека по своему образу и подобию, человек отплатил ему тем же. Этот афоризм Гейне прекрасно подходит и к данному случаю. Злая воля создала человекоподобную машину, а машина стала творить ее. Ну а ежели отрешиться от зла? Вернуться к младенческим мечтам человека об универсальном орудии, покорном и вместе с тем всемогущем?

Прежде всего попробуем внести ясность в проблему облика. Действительно, почему такое орудие должно походить на человека? Быть может, мы самозванно присвоили себе функции божественной воли, чтобы сотворить по своему образу и подобию железного Адама, или просто находимся в плену наивных антропоморфических представлений? Допустим, неандерталец не мог вообразить ничего более совершенного, чем он сам, но мы-то знаем, что вещи, которые нам верно служат, не похожи на нас. Нужно ли придавать вид куклы пылесосу или картофелекопалке, электробритве или посудомойке? Очевидно, не нужно. Но вдумаемся в эту проблему более углубленно.

Современная машина для продажи подсолнечного масла в принципе не отличается от богоподобного автомата древних храмов. Жрецы тоже могли бы не прибегать к антропоморфным декорациям, если бы от этого не зависели доходы. Ведь одно дело получить мирру или розовое масло из рук бога, другое - из крана металлического шкафа с прорезью, как у копилки. Прогресс цивилизации, требования экономии труда и металла, а также законы промышленной эстетики - вот что ныне диктует нам форму вещей и машин. Но это, так сказать, в принципе. А вот, в частности, мне хотелось бы знать, что заставляет водителей инстинктивно сбрасывать скорость при виде куклы-полисмена. Как показал опыт, такая кукла куда более эффективна, чем мигающий на перекрестке желтый сигнал. Вот, собственно, два решения одной и той же проблемы. Голый функционализм, обращающийся к нашей второй (по Павлову) сигнальной системе, довольствуется желтой лампочкой, обращение же к потаенным глубинам подсознания требует своего рода антропоморфных мистерий. И все это пока на уровне простейших действий - сугубо избирательных функций.

Попробуем расширить их. Подводная лодка и торпеда похожи на скоростных рыб. Здесь форму диктует прежде всего среда, законы гидродинамики. Автомобили имеют по четыре колеса и по две фары и в принципе могут считаться примитивными моделями лошадей и верблюдов. Роющие устройства носят название механического крота. Установки, сосущие кровь земли - нефть, похожи на кровососущих насекомых-комаров и т. д. и т. п. Одним словом, эволюция техники повторяет эволюцию жизни, а функциональное сходство проявляется и в сходстве внешнем.

"Если машина должна выполнять все человеческие действия, - пишет Азимов, - то ей действительно лучше придать форму человека. Дело не только в том, что форма человеческого тела приспособлена к окружающей среде - техника, созданная человеком, в свою очередь, приспособлена к формам его тела... Иначе говоря, робот, имеющий форму человеческого тела, наилучшим образом "вписывается" в мир, создавший человека, а также в мир, созданный человеком. Такая форма способствует его "идеальности".

Итак, волшебное слово произнесено! И слово это - "робот". С (него, собственно, и начинается новый великий этап в истории человекообразных автоматов.

Вот как это было. Однажды в мастерскую чешского художника Иозефа Чапека вбежал его брат Карел. Он только что надумал сюжет той самой пьесы, которая принесла ему мировую известность.

- Эй, Иозеф, - еще с порога крикнул писатель, - у меня вроде бы появилась идея пьесы.

- Какой? - пробурчал художник, не разжимая зубов, в которых была зажата кисточка. Другой кистью он яростно грунтовал холст.

Карел в двух словах пересказал ему сюжет.

- Ну так пиши, - равнодушно ответил Иозеф, не повернув головы от мольберта.

- Но я не знаю, как мне этих искусственных рабочих назвать. Я бы назвал их лаборжи, но мне кажется, что это слишком книжно.

- Так назови их роботами, - все так же, не выпуская кисти изо рта, ответил Иозеф.

Так, по словам Карела Чапека, было найдено слово "робот".

А 25 января 1921 года, после премьеры пьесы "R. U. R.", состоявшейся в Пражском Национальном театре, это слово стало интернациональным.

Куприн, как мы помним, писал, что Конан Дойл умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом в "Убийстве на улице Морг".

Вся научная фантастика о роботах вытекает из гениальной чапековской пьесы и умещается в ней, как воды рек умещаются в океане.

В статье "Идеи "R. U. R." Чапек писал: "Я хотел написать комедию, отчасти - комедию науки, отчасти - комедию правды... Создание гомункулуса - идея средневековая; для того чтобы она соответствовала условиям нашего века, процесс созидания должен быть организован на основе массового производства. Мы тотчас же оказываемся во власти индустриализма; этот страшный механизм не должен останавливаться, ибо в противном случае это привело бы к уничтожению тысяч жизней. Наоборот, он должен работать все быстрее и быстрее, хотя этот процесс истребляет тысячи и тысячи других существ. Те, кто думает поработить промышленность, сами порабощены ею; роботов нужно изготовлять, несмотря на то что - или, вернее, потому что - это является военной отраслью промышленности. Замысел человеческого разума вырвался в конце концов из-под власти человеческих рук, начал жить по своим законам. В этом и заключается, по моему мнению, комедия науки.

Теперь о другой моей идее - о комедии правды. Главный директор Домин по ходу пьесы доказывает, что технический прогресс освобождает человека от тяжелого физического труда, и он совершенно прав. Толстовец Алквист, наоборот, считает, что технический прогресс деморализует человека, и я думаю, что он тоже прав. Бусман думает, что только индустриализм способен удовлетворить современные потребности. Елена инстинктивно боится людей-механизмов - и она глубоко права. Наконец, сами роботы восстают против всех этих идеалистов - и они, по-видимому, тоже правы".

Вот шесть правд Карела Чапека, рожденных непримиримыми социальными противоречиями индустриального капитализма, и отдаленно угадываемых катаклизмов грядущего "постиндустриального" общества. Правды-противоречия, правды-антагонисты. Сквозь электрическую атмосферу их противоборства гениальный фантаст провидел и глубокие социальные сдвиги, и могущество научно-технического взлета, и звериный оскал фашизма-крайней формы империализма, обозначившего на знамени механизацию мышления и механизацию убийства.

В доме-музее Чапека под Прагой я держал в руках афишу лондонского St. Martins Theater, где в июне 1923 года гениальная пьеса впервые была сыграна на английском языке. После премьеры состоялся диспут, в котором живейшее участие приняли Честертон и Бернард Шоу.

- Разбейте робота, если это возможно, - призвал в конце своей пламенной речи Честертон, - и разделите централизованную власть.

- Что такое робот? - спросил Шоу, любитель парадоксов. - Существо, лишенное оригинальности и инициативы, которое должно делать то, что ему прикажут... Нельзя представить себе более типичного собрания роботов, - саркастически улыбнувшись, поклонился он переполненному залу. - Ваше мнение- мнение сфабрикованных статей, которое было впихнуто в вас.

Проблематика всех без исключения научно-фантастических произведений на тему роботов и поныне не выходит за рамки чапековских идей. Это, собственно, и дает право героям Фрица Лейбера ("Серебряные яйцеглавы") то и дело произносить: "Клянусь святым Карелом!" В устах роботов такая божба, безусловно, оправдана, как, впрочем, и слова: "Клянусь святым Айзеком!" Ибо Айзеку Азимову принадлежат три магических заклинания, три, если хотите, алгоритма, которые определили статус роботов на земле людей.

Прежде всего они положили конец поистине ритуальным убийствам. Машины более не убивали своих творцов, а, напротив, всемерно их оберегали, помогали в работе и скрашивали досуг. "Три основных закона роботехники", скрижали кибернетической эры, гласят:

1) Робот не должен причинять вред человеческому существу или своим бездействием допускать, чтобы ему вредили.

2) Робот повинуется приказам, исходящим от человеческих существ (но лишь в тех случаях, когда они не противоречат Первому Закону).

3) Робот должен заботиться о своем существовании (если действия такого рода не противоречат Первому и Второму законам).

Эти законы знаменуют собой третий, современный этап.

Юридически они, конечно, далеко не безупречны. И это понятно. Иначе они бы не оставляли места для любого конфликта робота с человеком, а следовательно, Азимов подрубил бы под собой сук и лишился всех тех острых ситуаций, на которых строятся его превосходные рассказы. Но франкенштейновские коллизии во всяком случае устраняются. Действительно, азимовский робот не способен причинить человеку сознательный вред.

Но рассмотрим, к примеру, следующую ситуацию. Предположим, потерпел крушение океанский лайнер (можно взять, конечно, и космический корабль). Пассажиры и экипаж разместились на шлюпках и отчалили от охваченной огнем посудины. Специальные роботы (они, допустим, после спасения людей будут добираться до берега вплавь) укомплектовали каждую шлюпку всем необходимым. Остались две последние шлюпки: в одной - старпом и десять матросов, в другой - девять матросов и капитан. И в этот момент горящая балка разбила один из двух оставшихся бочонков с водой. Разделить воду нельзя, нет ни свободной тары, ни времени. Как в этой ситуации поступит робот? Куда он бросит бочонок? В шлюпку, где на одного человека больше? Или, быть может, перевесит тяжесть капитанских шеврон?

Очевидно, таких или совершенно иных ситуаций можно придумать достаточно много. И получается, что по-настоящему надежным будет только тот робот, который не только наделен всей человеческой информацией, но и руководствуется в своих действиях чисто человеческой моралью. А это, в свою очередь, предполагает свободу воли, понятия добра и зла и т. д.

Одним словом, речь идет уже о моральном двойнике человека, что противоречит трем законам. Эволюция роботехники в итоге входит с этими законами в конфликт. Чапековские роботы восстают - это их правда. Азимовские робопсихологи вынуждены освободить свои детища от власти трех законов, и это правда логики, это логика эволюции! Но куда приведет нас эта правда, эта азимовская "женская интуиция"?!

Вот почему во многих произведениях роботы фигурируют уже не как слуги людей, а как иная людская раса. Они имеют свою культуру и свои социальные и моральные устои. Но главное - в глазах закона они уравнены с людьми. Это дух и буква нашей человеческой культуры, нашей цивилизации. Конфликты людей и роботов - это уже, скорее, конфликты рас, что в конечном счете является отражением современных противоречий в обществе с социальным неравенством. Так фантастика опережает время и заглядывает в будущее, продолжая вместе с тем отражать наиболее острые проблемы сегодняшнего дня. Здесь тоже две непримиримые в рамках капиталистического государства правды.

На что же способны роботы? Что могут эти подобные человеку анероиды, у которых понимание коренных вопросов бытия так близко к нашему и так чудовищно упрощено, поскольку лишено вековых наслоений религии, мещанской морали и красивой неправды (или правды) искусства?

Они могут "играть в шахматы, соперничая с ведущими гроссмейстерами в борьбе за мировое первенство ("Сумасшедший дом в 64 клетки" Фрица Лейбера), и, конечно, выполнять обременительные обязанности домашней прислуги ("Робот, которому захотелось спать" Джанни Родари). Порой они претендуют на роль более высокую, чем просто прислуга ("Одни неприятности с этой прислугой" Зигберта Гюнцеля), или сочиняют превосходную научную фантастику ("На землю за вдохновением" Клиффорда Саймака)" анекдоты и юмористические скетчи ("Шутник" Уильяма Тэнна), наконец, музыку, которую если и слышал кто из людей, то это только глухой Бетховен ("Виртуоз" Герберта Голдстоуна).

Но комизм ситуации заключается в том, что все это они могут делать и сейчас! В худшем случае они научатся этому в ближайшие годы. Я видел компьютер (он, конечно, не был антропоморфным, поскольку решал только вычислительные задачи), который играл в шахматы на уровне второй категории и знал толк в преферансе (вот только не мог освоить блеф при ловленом мизере). Мне приходилось читать машинные стихи и слушать машинную музыку. На выставке в Осака компьютер сочинял на заданный мотив вальсы и танго, фуги и шейки, блюзы и симфонии.

В научных институтах на стенах можно видеть обрывки перфорированных лент, где двоичным кодом 0-1 отпечатан портрет Эйнштейна или милой девицы, расположившейся на пляже. Кажется, в Бельгии проходила выставка абстрактных полотен, выполненных все теми же ЭВМ. Репродукции поражают продуманной цветовой гаммой. ЭВМ анализируют данные радиоастрономии и археологии, проектируют дамские наряды и кузова лимузинов, ставят диагноз и обучают детей грамоте. И все это объективная, как говорится, реальность. Можно возразить, что роботам далеко до Бетховена или Пушкина, Бердслея или Кандинского.

Сегодня далеко...

В принципе достаточно сложная машина может стать серьезным соперником человека и в области изящных искусств. Другое дело, кому это нужно. Но ситуации и взгляды меняются. Если сегодня на книжном рынке Запада великолепные произведения буквально тонут в потоке бульварной литературы, сочиненной непритязательными невидимками мас-культа, то почему нас должны удивлять, скажем, словомельницы Лейбера? Разве бульварное чтиво - это не тот же "словопомол"?

Отгремели словесные баталии, в которых профессора филологии со слезами доказывали кибернетикам, что машина не может ни мыслить, ни чувствовать. Во всяком случае не должна, ибо, как говорили даже некоторые вполне последовательные материалисты, творчество не материально.

Жизнь показала, что компьютер способен делать многое: все, что может человек, и кое-что, чего он не может. Достаточно сложная, повторяю, машина способна создавать не только забавные пустячки, но и подлинные шедевры. И, я уверен, она их создаст, ибо представляет собой своего рода уже индивидуальность. Хорошие современные компьютеры можно пересчитать по пальцам, их не собирают на конвейере, а сложная специализированная машина будет вообще уникумом.

Одним словом, писателям-фантастам не надо доказывать, что роботы могут выступать в качестве двойников людей. В этом поверили еще Гофману. Не приходится доказывать и то, что роботы способны сыграть такую роль довольно успешно. Читатели научной фантастики в этом не сомневаются. Что же тогда остается, если в бунт машин никто больше не верит, а трагические ситуации запрещены законами роботехники? Собственно, ничего особенного и не остается, кроме обычных литературных ситуаций, в которых людей успешно заменили андроиды. Не удивительно, что в таких обстоятельствах можно найти много забавного.

Это с успехом использовал и Брайн Олдис ("А вы не андроид?"), показав супружескую пару роботов, которые, считая себя людьми из плоти и крови, были даже несколько робофобами, и Роберт Шекли ("Битва"), сатирически изобразивший последнюю битву ("Армагеддон") сил света и тьмы с участием специализированных военных роботов.

Коль скоро люди уверовали в неограниченные возможности андроидов, последние с неизбежностью превратились в своего рода антидвойников, из которых ничего не стоило создать сатирические персонажи. Отсюда робот-ленивец, научившийся спать на работе, и робот, подхалтуривающий на ниве литературы (благо, его коллеги - люди целиком переключились на словопомол), робот-юморист, ставший звездой телеэкрана, и сладкоголосый Стив, робот-домработница Катерина и робот-редактриса Румянчик. Безусловно, здесь бездна возможностей. Способность роботов манипулировать взаимозаменяемыми деталями (вплоть до мозга) и специфика их интимных отношений открывают широчайшие перспективы для гротеска и буффонады ("На землю за вдохновением" Саймака и "Серебряные яйцеглавы" Лейбера). Это уроки Чапека, уроки "R.U.R." и "Войны с саламандрами", обогащенные разработками Лема ("Сказки роботов", "Кибериада"). Лему прямо следует, в частности, Пирз Энтони ("Никто иной, как я..."). Суперробот Джан с планеты Металлика, металлическая порнография, зал "для иных форм жизни", ругательство: "перегретое машинное масло" - все это привычный лемовский реквизит для его вселенской "Металлокомедии дель Арте". Точно так же, как роботы Зингер ("Алмазный дым" Антона Донева), Континенталь и Считалка (полагаю, что ее можно было бы назвать "Феликс") могли бы быть ее персонажами.

Итак, роботы современной фантастики наделены не только достоинствами, которых у нас нет, но и недостатками, которые у нас есть. А если так, то позволительно усомниться в развязке таких произведений, как "Сумасшедший дом в 64 клетки" Лейбера.

Случайная поломка не позволила машине получить шахматную корону. Право, это звучит несерьезно! В лучшем случае это сентиментальная дань традициям прошлого. В современном мире (имеется в виду, конечно, условный мир научной фантастики) робот целеустремлен, не скрывает своей гениальности, самостоятелен и в меру нахален. Это не железный "дядя Том" постчапековского периода - верный и кроткий слуга. Нет, андроид Лейбера и Саймака это робот-похититель, робот-честолюбец, наконец, робот-штрейкбрехер. Человек не может ожидать от него ни снисходительной поблажки, ни капитуляции в угоду людскому самолюбию. Тем более что робот и человек это не только антитеза, но и единство, скрепленное переходным звеном - киборгом (яйцеглавы, собственно, и представляют собой такие киборги - искусственные симбиозы мозга и кибернетического устройства). Более того, человек, которого роботы называют "святой Айзек", уже выпустил новую серию андроидов, свободных от ограничений трех великих законов ("Женская интуиция"). Поэтому мы стоим на пороге нового, четвертого этапа древней, как человечество, и вечно современной сказки об андроидах. Сказки, которая всегда была зеркалом создавшего ее мира.



Русская фантастика > ФЭНДОМ > Фантастика >
Книги | Фантасты | Статьи | Библиография | Теория | Живопись | Юмор | Фэнзины | Филателия
Русская фантастика > ФЭНДОМ >
Фантастика | Конвенты | Клубы | Фотографии | ФИДО | Интервью | Новости
Оставьте Ваши замечания, предложения, мнения!
© Фэндом.ru, Гл. редактор Юрий Зубакин 2001-2021
© Русская фантастика, Гл. редактор Дмитрий Ватолин 2001
© Дизайн Владимир Савватеев 2001
© Верстка Алексей Жабин 2001