«МОРСКАЯ...» И ПРОЧАЯ ПЕНА

К концу 80-х, когда только в нашей стране выпускается ежегодно несколько десятков научно-фантастических книг и многие из них едва отличаются друг от друга, стали еще большей ценностью оригинальность, незаемность замысла, убедительность его воплощения, индивидуальный стиль автора, свое видения мира. Об этом вновь напомнил нам сборник молодых киевских фантастов. Если "имена Андрея Дмитрука и Владимира Заяца уже знакомы любителям фантастики", - сообщает аннотация, - то "Людмила Козинец впервые выносит на суд читателей свои рассказы". Читатели НФ к дебютам относятся с известной настороженностью, однако, провернув последнюю страницу книги, они скорее всего отдадут предпочтение именно подборке рассказов Л. Козинец "Передай другому" - и вовсе не из джентльменской учтивости по отношению к даме, а уже хотя бы потому, что произведения остальных авторов производят, на мой взгляд, печальное впечатление.

Насколько легки и непредсказуемы рассказы Людмилы Козинец, настолько изначально выстроены, "сделаны" обе повести Владимира Заяца - "Земля необетованная" и "Город, которого не было". Произведения В. Заяца - пример, так оказать, "блочного" строительства, когда сюжет повести складывается уже из готовых сюжетов и микросюжетов, хорошо известных любителям фантастики. В "Земле необетованной" таких блоков два. Первый - кошмары буржуазного мегаполиса, второй - традиционные приключения инспектора с Земли на далекой и опасной планете, с перестрелками, катастрофами, мудрыми аборигенами и пр., и пр. Вторая повесть сложена из большего количества "кирпичиков" и потому создает впечатление еще большей композиционной рыхлости. Автор то ударяется в откровенную фельетонность, и тогда возникают персонажи наподобие вечного кляузника Доброжелателя, словно сошедшего со страниц журнала "Перец", то вдруг мелькнут обрывки готического романа, подмигнет Гофман, явятся фея Моргана и Мерлин - чтобы сразу же пропасть, оставив читателей в недоумении. Или поселится неожиданно на страницах повести пришелец, из космоса, взятый напрокат из "Сказки о Тройке" братьев Стругацких, и будет ходить на прием к начальству города, выпрашивая помощь и жилье. Сам же город Глухлвичи, который одолели чудеса, вопреки названию повести всё-таки "был": очень уж он напоминает булычевский Великий Гусляр (где тоже привыкли к разным диковинкам вроде пришельцев или чего-то наподобие). Даже встреча сторожа Михалки с инопланетянином выдержана в стиле рассказов Булычева: "Рука старика привычно метнулась ко лбу для совершения крестного знамения, но тут же опустилась, потому что опытный старик сразу уразумел, что перед ним самый что ни на есть обычный космический корабль". Похоже, не правда ли?.. Начав едва ли не о цитирования Булычева, автор заканчивает повесть прямыми реминисценциями из эпилога романа Булгакова "Мастер и Маргарита". Только не "пятый прокуратор" чудится бессонными ночами выросшему Мальчику, позабывшему о чудесах юности, а - инопланетная летающая тарелочка (что, конечно, гораздо современнее!). Не исключено, что замысел повести был самым благородным: хотелось, например, показать все чудеса Глуховичей как вызов серой обывательской приземленности. Однако сюжетная чересполосица свела на нет все благие пожелания автора, оставляя привкус уже известного, привычного читанного...

О повести Андрея Дмитрука "Морская пена" хочется сказать особо - тем более, что это самое крупное произведение сборника. Мы не склонны разделять точку зрения писателя-фантаста А. Казанцева о необходимости патентовать фантастические идеи произведений. И все же хочется задать вопрос: во имя чего молодой автор вновь создал произведение о гибели Атлантиды? Что нового смог он предложить читателям, использовав не слишком-то новый сюжет? Может быть, успокоить тем, что уже были времена, когда на Земле воевала атомным оружием, и ничего, обошлось? Или, наоборот, попугать устойчивостью рабовладельческо-фашистской теократии, которую может поколебать разве что природный катаклизм? Все это мало сказать, что спорно. Как и у В. 3аяца, так и у А. Дмитрука немало прямых заимствований. Скажем, сцены агонии и гибели Империи явно перекликаются о рассказами Аэлиты из повести А. Толстого. А сам сюжет "Морской пены" представляет собой задачку, решение которой (история островной Империи, катастрофа, гибель цивилизации) заранее подгоняется под готовый "ответ"... Что же касается самого быта островитян, который у А. Дмитрука, в основном, сведен к перечислению всевозможных развлечений имперской знати, то здесь так много трепетно описанных золота и бархата, драгоценных камней и парчи, сверкающего оружия и прелестных наложниц, что нет-нет, да и вспомнятся пожелания мадам Мезальянсовой из "Бани" Маяковского: "Покадите нас красивых живчиков на красивых ландшафтах и вообще буржуазное разложение..."

Художественная сторона этого произведения, его язык заслуживают отдельного разговора. А. Дмитруку, стремящемуся писать "красиво", очень часто изменяет вкус. Вот типичный образец стиля: "Остров вершит судьбу Земли и всей Вселенной. Там - Ложа Бессмертных и обиталище земной ипостаси Единого, Диска, Никем не рожденного". Вот портрет женщины "Врач не обманул: ее внешность была словно удар... Сильное, царственно-рослое тело излучало странный неявный жар - женщина была слишком изысканной, чтобы опалять откровенно..." А вот, кстати, и "ландшафт": "Здесь голубые звезды всходили, не дожидаясь окончания заката, и по-хозяйски располагались среди оранжево-розовых, как перья фламинго, разбросанных веером облаков". Иногда даже удивляют случаи языковой глухоты. Вот "чья-то красно-белая машина отъехала первой с поля", и тут же следует метафорическое "Машина теократии работала без перебоев". Стилистический разнобой (вроде "ежедневных обрядов в районном храме") порождает комизм, не запланированный автором. И так далее.

Жанр фантастики, как известно, позволяет раздвинуть пределы Неведомого, проверить человека чудом, взглянуть на наши проблемы как бы со стороны, удивиться привычному. Если же этого "удивления" читателей нет, то молодой фантаст должен, вероятно, хорошенько поразмыслить о том, не ошибся ли он в своем призвании?