ЗА ПОВОРОТОМ, В ГЛУБИНЕ

Вот чем я болен - тоской по пониманию.

А. Стругацкий, Б. Стругацкий,
"Улитка на склоне"

Что бы там ни говорили, судьбы книг похожи на судьбы людей. Вот еще одна книга возникает из странного небытия, затянувшегося почти на двадцать пять лет: журнал "Смена" начал печатать "Улитку на склоне" братьев Стругацких.

Четверть века я регулярно перечитываю эту вещь и каждый раз поражаюсь ее странной доле. Она была уже опубликована, но не как единое целое, а двумя половинами "Лес" и "Управление" ¹, причем вышли эти половины буквально в противоположных концах страны В подзаголовке ее значится "Фантастическая повесть", между тем это один из самых умных и значительных романов XX века, и фантастичен он не более, чем "Сто лет одиночества" или "Мастер и Маргарита". Наконец, за все годы книге была посвящена одна-единственная статья - (в номере 11 "Нового мира" за 1968 год).

Впрочем, странности эти как раз и порождены временем, тою четвертью века, что пролегла между созданием и нынешней публикацией вещи, и, разбирая ее, мы поймем, что иначе быть, пожалуй, и не могло.

"Улитка" написана как две параллельные книги: действие одной происходит в таинственной и пугающей стране тропического Леса: действие другой разворачивается в учреждении, которое призвано управлять Лесом - оно так и называется Управление. Но читателю этого не объяснить, ему предстоит во всем разобраться самому.

...Человек сидит над обрывом и кидает вниз камушки. Внизу расстилается Лес. Человек - имя его Перец всю жизнь мечтал попасть в Лес, за тем он и приехал в Управление.

Но его в Лес не пускают, он уже отчаялся и хотел бы вернуться домой. Его не отпускают и домой. И вот он приходит к обрыву, чтобы хоть так повстречаться с Лесом, хоть посмотреть на "пышную пятнистую пену", протянувшуюся до горизонта. А кроме того, ему кто-то сказал, что сюда, к обрыву, иногда приходит директор Управления. Пробиться на прием к директору еще трудней, чем попасть в Лес.

Вот так странно и в то же время знакомо все закручивается с первых же строк романа Перец - как будто обычный фантастический "герой со стороны", персонаж-наблюдатель. Но очень скоро мы понимаем, что он просто очень хороший человек. Он приходит любоваться Лесом туда, "куда остальные сотрудники Управления... ходят разве для того, чтобы справить нужду". И он покорно думает: "Нет, нет, это не вызов и не злоба... Невежество испражняется в Лес. Невежество всегда на что-нибудь испражняется". Глазами Переца мы видим замкнутый мирок Управления, все детали реальны или почти реальны. Бетонные корпуса, гараж, спортплощадка, гостиница; прачечная с неработающей сушилкой; столовая, где все пьют кефир и, морщась, "занюхивают" палец. Во дворе гигантская лужа; рабочий кабинет "начальника группы Научной охраны" только что, переведен в мужскую уборную - правда, роскошную, с мозаичным полом... Счетная машинка показывает "один ноль ноль семь", умножив 12 на 10, и это велено принять за верный результат... Общественная работа: Перецу предлагают сделать "обстоятельный целенаправленный доклад о Лесе", о котором он ничего не знает... Более того, ему и знать не полагается - похоже, что вся информация о Лесе засекречена, в Управлении прямо-таки помешаны на секретности, некоторые сотрудники даже носят маски... О чудесах Леса в открытую осмеливается говорить лишь один персонаж, отпетый бездельник - его то болтовней Перец, по-видимому, и питается. И можно думать - тоже знакомая картина! - что секретностью прикрывается беспомощность и незнание: Управление абсолютно не разбирается в делах Леса. Поэтому первый факт, первая информация, доставленная из Леса, не осмысливается. С лесной биостанции сбежала сотрудница - ушла в Лес и через неделю "вернулась вся мокрая, белая, ледяная. Охранник было к ней сунулся с голыми руками - что-то она с ним такое сделала, до сих пор валяется без памяти. И весь опытный участок зарос травой".

Рассказчик этот проскальзывает мимо сознания читателя, и неудивительно - он дан на фоне сатирически искаженного мирка Управления, он сам кажется гротесковым, и только к концу книги мы поймем грозный смысл истории: там, под обрывом, происходит человеческая трагедия, о которой люди из Управления даже не догадываются, ибо они заняты своим трагикомическим мирком.

Люди из Управления... Они похожи на нас и наших знакомых, и есть среди них мучительно знакомый человек. Он подхалим и доносчик; у него два блокнота "В один блокнотик он записывает, кто что сказал, - для директора, а в другой блокнотик он записывает, что сказал директор". Он руководит любым бессмысленным мероприятием; он туп, грязен физически и духовно, но все его боятся, хотя он всего лишь рядовой сотрудник. Истинный дух Управления, он противопоставлен Перецу - "человеку извне", доброму, умному, сострадающему Вездесущий дух: если директора не видит никто, даже его личный секретарь, то Домарощинер от него не отходит; он - первый, кого мы видим глазами Переца, он же последний. И он рассказывает, что Кандид, лучший из специалистов Управления, который "про Лес знал все" и погиб в Лесу три года назад, скорее всего, жив - было "закрытое распоряжение... считать его живым".

И вторая глава романа начинается словами: "Кандид проснулся и сразу подумал: послезавтра я ухожу". С первого мгновения он приравнивается к Перецу - тот ведь тоже стремится уйти. Как Перец, он "человек извне". И, хотя он очутился в Лесу по несчастной случайности, в основе его истории также лежит страстное влечение к "мириадам толстых зеленых колонн, канатов... нитей", к "жадной наглой зелени" Леса. И еще одна деталь сходства, самая, возможно, существенная. Кандид ничего не знает о Лесе; он более чужд Лесу, чем Перец - Управлению.

Отчужденными глазами Канднда мы наблюдаем мир Леса - воистину фантастический. Вот деревня, - видимо, ничем не примечательная, обычная. Она встроена в чащобу; как бы ее часть. На первый взгляд - райское место: вверху - сплошная лесная кровля, дома тонут в траве, пища растет везде - облей "бродилом" и ешь. Колоннами бегут рабочие муравьи, делают что-то полезное: в поле сеют и собирают утренний урожай; для сидения можно мгновенно вырастить подстилку, да и одежда растет из земли. Абсолютная противоположность выхолощенному городку Управления, где и деревца не видно - бетон, кирпич, железо... Однако ни один читатель, будь он ярым поклонником природы и врагом городов, не воспримет жизнь деревни как райскую. Тревога висит над деревенской улочкой, она слышна в болтовне деревенских жителей ("аборигены" - болтуны неудержимые, и у каждого есть своя речевая характеристика). Мелькают странные, тревожащие слова "мертвяки", "ходил на дрессировку", "через них синяя трава два раза проходила, с тех пор они болеют", и снова и снова "мертвяки". У Кандида спрашивают "...Может, ты все-таки немножечко мертвяк?" Нет, не рай... Нехорошее место этот Лес - вот что мы ощущаем очень скоро, чуть разве позже, чем при чтении первой главы, ощутили странность и нелепость Управления. И когда появляется живой радиоприемник Слухач и начинает вещать "каким-то дикторским голосом, с чужими интонациями и словно бы даже на чужом языке", мы уже не удивляемся. "На дальних окраинах Южных земель в битву вступают все новые... победного передвижения... Большое Разрыхление почвы в Северных землях ненадолго прекращено из-за отдельных и редких... Во всех поселениях... большие победы... труд и усилия... новые отряды подруг... завтра и навсегда спокойствие и слияние... " Деревенские этих речений не понимают, и Кандид не понимает, и мы, читатели, также, но вчуже становится жутко. Что бы ни означали "подруги" и "Разрыхления", а дикторские формулы вроде "битв", "новых отрядов", "отдельных и редких" поражений и "больших побед" нам знакомы. И тут же появляются "мертвяки", похитители женщин - чудовищные карикатуры на людей, но не люди. Их отбивают, не дают им женщин, однако тревога не уходит, а сгущается. Она в том, что жители деревни не умеют думать, что Кандид, ученый, среди них тоже разучился думать. И - поразительная черта сходства с людьми из Управления: те не знают Леса, которым они призваны управлять; эти не представляют себе системы, которая Лесом управляет. Они не ведают, кто и зачем вещает через Слухача, зачем "мертвяки" уносят женщин.

Так уже в первых двух главах даются характеристики обоих миров. Лесу нет дела до Управления, "Управление зря пытается командовать Лесом - оно не может ничего понимать в лесных делах и лучше бы ему сюда не соваться. Во второй главе наполняется смыслом не очень значительный, на первый взгляд, диалог из первой главы:

"- Когда выйдет приказ, - провозгласил Домарощинер, - мы двинем туда не ваши паршивые бульдозеры и вездеходы, а кое-что настоящее, и за два месяца превратим там все в... э-э... бетонированную площадку, сухую и ровную".

- Ты превратишь, - сказал Тузик. - Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности".

Сейчас, в конце восьмидесятых, годов, этот диалог кажется достаточно заурядным: очередная разработка экологической темы... Хочу, однако, напомнить, что в начале шестидесятых эта тема в нашей литературе не существовала, что едва-едва проходили первые научные публикации. Стругацкие же, изобразив биологическую цивилизацию, сделав своих "аборигенов" полностью зависимыми от живой природы - и столкнув ее с домарощинерами, - сразу, выпукло и отчетливо, раскрыли суть понятия экологической катастрофы: вместе с природой под "кое-чем настоящим" погибнут люди, спасения не будет... если самим себе "по морде вовремя не дать"...

Итак, в первых двух главах "Улитки" читатель знакомится с главными героями и как будто начинает понимать суть происходящего. Но шагом дальше уже в третьей главе, появляется ощущение, что понять пока не удалось ничего, что суть много страшнее, чем мы заподозрили вначале. Так будет до конца книги, ибо и Перец, и Кандид до самых последних страниц будут рваться к истине, к пониманию - падая, поднимаясь, расшибаясь в кровь... Оба они "больны тоской по пониманию" -вот что делает их столь необычными для фантастико-приключенческой литературы. Они не любят и не хотят атаковать, преследовать, убегать, они ученые, то есть люди мысли, внутреннего действия. Они очень разные - Перец - гуманитарий, мягкий, созерцательный характер; Кандид - полевой биолог, активный исследователь; Перец несколько напоминает заглавного героя "Идиота" Достоевского, Кандид - умных и человеколюбивых героев Фолкнера И в финале романа оба они получают возможность влиять на ту часть мира, в которой они живут. Это очень важно и символично: не мускулы супермена, не козни интригана, не воля властителя, а мысль, понимание приводят к успеху, весьма и весьма относительному, правда... Филолог Перец получает право издавать директивы, пользоваться словом; биологу Кандиду попадает в руки предмет, в лесу неведомый: скальпель, хирургический нож. Двойной символ; знаки слова и ножа не просто отвечают профессиям героев, они давно вошли в русскую классику; например в "Идиоте" оба символа пронизывают все действие. Великолепный пример истинной литератур ной преемственности и - живой и подвижной! Если у Пушкина и Достоевского слово было символом горнего пророчества, то здесь оно - символ устроения жизни людей. А нож, этот, по Достоевскому и Булгакову, знак черных, разрушительных сил обернулся спасительным орудием хирурга. Ему возвращен первоначальный, пушкинский смысл: скальпель в руках Кандида - благородный кинжал, орудие рыцаря без страха и упрека.

Итак, два героя продвигаются по роману, глава за главой; снова и снова Управление сменяется Лесом. И мы видим парадоксальную картину. Управление, которое поначалу выглядело организованной системой - пусть устроенной дурно и нелепо, - оказывается хаосом, машиной, которая сама по себе неуправляема. И напротив, сквозь рисунок Леса - хаотический и бессмысленный - постепенно проступают контуры диктатуры, твердо знающей свою жестокую цель.

Лес, воплощение идеи свободного развития, и Управление, раз и навсегда устроенная организация, поменялись местами. Противоположности более чем сошлись; это - знак равных возможностей. То, что происходит в Лесу, могло случиться в Управлении; хаос Управления с легкостью мог завладеть Лесом. Нам как будто демонстрируют два вида ловушек, подстерегающих весь спектр людских организаций и обществ.

Разберемся в этом; сначала - об Управлении. Оно взялось руководить огромным природным и социальным организмом Леса. Взялось направлять его к некоему прогрессу и развитию. Но орешек оказался не по зубам, никакого "прогресса" осуществить не удалось. И механизм стал работать "на себя", автоматически и нелепо, поскольку цель давно утрачена. Символический пример мы уже упоминали - со счетной машинкой. И такие примеры Стругацкие дают в изобилии. Официант назначается механиком в гараж, а шофер лаборантом; каждый научный сотрудник должен написать столько-то статей в год, иначе ему грозит "спецобработка", от которой "волосы перестают расти и изо рта целый год пахнет". Есть целый сюжет на тему псевдодеятельности, составленный из двух отдельных сюжетиков. В первом Перец попадает на склад роботов и слышит их разговор, фантасмагорический и очень интересный, сводящийся к одному: эти разумные устройства, предназначенные для дела, заперты в ящиках и скучают. Второй сюжет: в Управлении паника, потому что "у инженеров машинка сбежала". Среди ночи весь персонал поднимается ее ловить, воют сирены, мигают прожектора, население поселка стоит вдоль улицы в ночном белье, с сачками для бабочек в руках. Другие бродят по пустырю, словно играя в жмурки - с завязанными глазами и расставленными руками. Те, кто поумней, увиливают от такой "ловни", - например, загоняют автомобили в болото, чтобы завязнуть намертво. Дело в том, что "машинку" не хотят ловить, потому ЧТО она - как и все роботы - секретная. Поймаешь ее - тебе же и будут неприятности: влез в секретные дела. Самое забавное, что руководство Управления все это понимает, но явно безнадежный приказ о розысках все же отдает.

Дирекция Управления и вообще сознает, что дела плохи до крайности. Стругацкие показывают это еще одним фантастическим ходом - "обращением Директора к сотрудникам". Оно передается по телефону, причем каждый сотрудник слышит текст, адресованный ему одному. И вот что слышит Перец. "Сотрудники сидят, спустив ноги в пропасть, каждый на своем месте, толкаются, острят и швыряют камешки, и каждый старается швырнуть потяжелее, в то время как расход кефира не помогает ни взрастить, ни искоренить, ни в должной мере законспирировать Лес. Я боюсь, что мы не поняли даже, что мы, собственно, хотим..."

Перед нами гротесковое, щедринское изображение дурной бюрократии. Сейчас, на фоне потока публицистических работ о бедах нашей системы управления, параллели стали очевидны: официанты, числящиеся механиками; техника, ржавеющая на обочинах дорог: отчеты с дутыми цифрами; научные, инженерные и прочие группы, которым нечем заняться - и которые, естественно, "толкаются, острят и швыряют камешки"... И разного рода забавы с секретным оборудованием хорошо знакомы: чего-чего мы только не засекречиваем, чтобы под важными грифами и печатями скрыть свою дурную работу...

Камера-обскура Стругацких уловила все от пресловутого соавторства в науке до жуткой, мертвенной духоты начальственных приемных. Поражает вот что: вещь написана в самом начале шестидесятых годов, когда никто и думать не смел нарисовать во весь рост нашу административно-бюрократическую машину, когда она была прикрыта колпаком глухого молчания. Стругацкие рисковали сильно, и, действительно, после выхода "Управления" они на годы были лишены публикации... Впрочем, я хотел сказать о другом. Сегодня в прессе постоянно говорится, что истинный разгул бюрократии наступил много позже, в семидесятых годах; так и называется - "период застоя". Но вот если посчитать "Улитку на склоне" живым свидетельством современников, созданным на материале пятидесятых годов, то окажется: все уже было, отлилось в законченные формы - вплоть до тонких деталей. Даже бюрократическая борьба с пьянством имела место, Перец, тоскуя по хорошим людям, думает: "Не нужно, чтобы они были принципиальными противниками пьянства, лишь бы сами не были пьяницами..."

Теперь, отдав должное сатирическому таланту Стругацких, надо заявить со всей силой: сатира в романе отнюдь не главное. Писатели не стремятся удивить читателя точностью своих наблюдений или позабавить сатирической едкостью. Им нужно заразить нас жаждой понимания - вот на что направлена их проницательность, феноменальная фантазия, стилистический блеск, впервые в полной мере проявившийся в этой их ранней книге А мы - мы должны начать задавать проклятый вопрос "почему?". Если окинуть книгу взглядом так сказать, отодвинуть ее на нужную дистанцию, - то окажется, что все подчинено единой цели - возбудить познавательный интерес, заставить нас непрерывно ориентироваться - настороженно оглядываться, выбирать, куда поставить ногу, - воистину, как в тропическом лесу. И читатель, который поддается этому литературному колдовству, пытается более или менее безнадежно, а потому нескончаемо - разобраться в делах загадочного Управления и таинственного Леса. Это в высшей степени увлекательно, но с какого-то момента читатель незаметно для себя перестает доискиваться, кто такие, скажем, "гиппоцеты" или "рукоеды", почему завгаражом называется менеджером, а сотрудники "инженерной охраны" носят картонные маски, на которых карандашом нацарапаны имена... Мы обживаемся в странном мире "Улитки" и тогда задаем книге и себе главный вопрос - о людях. Почему такие реальные, узнаваемые и в большинстве хорошие люди покорно принимают заданные им правила дурной игры? И в Управлении, и в Лесу? Как эти правила забрали такую силу? Тогда, сменив направление ориентировки, мы и начинаем понимать, что книга рассказывает не о дурных системах управления, а о людях, которые эти системы создали и удерживают их у власти.

Вот три функционера Управления. Алевтина почему-то соглашается быть тайным центром вращения всего механизма, она вроде бы хочет очеловечить его, но в то же время не пытается хоть на волос отступить от извечного заданного "вектора управления", ведущего из ниоткуда в никуда. Друг Переца комендант среди ночи, в момент, предписанный документами, вышвыривает Переца из гостиницы, он плакать готов, но боится ослушаться инструкций. Приятель и начальник Переца Ким внезапно бормочет: "А это надо обмозговать" и откладывает в сторону - для "обмозговывания" избранные доносы на Переца. Они явно нелепы и ложны, Ким робко взглядывает на Переца и сразу прячет глаза, но доносы откладывает.

Социальная природа такого поведения нам ясна, вся картина Управления может служить отличной иллюстрацией классического положения: "Сознание... с самого начала есть общественный продукт" ². Но сейчас речь о другом: почему хорошие, умные люди, сознавая, что они поступают дурно и глупо, следуют нелепым правилам игры? Почему они подчиняются стандартам поведения которые сами же внутренне отвергают?

Причина у каждого своя. Алевтина, лицо очень важное в структуре Управления, словно пропускает его деятельность мимо сознания. Она равнодушна к общественным проблемам, ее интересуют сами люди, а не их дела. Комендант подчиняется из страха: у него большая семья, которую он кормит. Ким, так сказать, противоположен Алевтине. Он слишком хорошо отождествляет себя с пустопорожней игрой, идущей в Управлении, и поэтому не задумывается над ее истинным содержанием и безнравственностью. Главное для него - здесь он может функционировать; пусть его деятельность бессмысленна и роботоподобна, это не важно...

Но единая болезнь у них есть, она вновь имеет социальные корни, и эту общую основу индивидуальных пороков нам показывают в зеркальном и, на первый взгляд, совершенно ином мире Леса.

Разберемся в этом подробней. Для начала - еще раз об отличиях двух миров. Там - мир машин, здесь - живых существ; одни управляют ничем, другими управляет ничто, одни - европейцы, другие - "аборигены"; одни подчинены жесткому регламенту жижи, другие вольны в своих поступках... Но среди людей оба наблюдателя, Перец и Кандид, видят фактически одно и то же. В своем зеркальном мирке Кандид встречается с теми же психологическими состояниями, что Перец. Каждый заметный персонаж Управления имеет своеобразного аналога в Лесу Домарощинер - старца, Ким - Слухача, и так далее. И сам Кандид имеет подобие, вернее имел - похожий на него человек, Обида-Мученик, давно убит Лесом.

Методично, глава за главой, без нажима нам показывают, что люди везде одинаковы, да так и говорит Алевтина. Все они заслуживают сочувствия - еще одна традиционная идея русской литературы.

Утверждая глобальное единство человечества, Стругацкие как бы ставят этнографический эксперимент: Кандид, подобно Миклухо-Маклаю, помещен в абсолютно чуждую европейцу среду. Такая едва заметная черточка: "аборигены" даже не черные и не желтые, а пятнистые. Но отличает их от типичных европейцев Управления всего лишь более высокая степень гражданской пассивности. Кандид колотится об эту пассивность, как муха о стекло.

"Аборигены" отлично знают дела своей деревни и знакомы с ее ближайшими окрестностями, но дальше ни шагу: остальной мир представляется им ирреальным Писатели как будто объясняют такую пассивность, задав им райские условия жизни. В самом деле, о чем беспокоиться, если еда и одежда растут под ногами?

Но в Управлении-то ничего подобного нет, а его служащие во многом подобны лесовикам. Они толкуют о "спецобработке" с такою же тупой покорностью, как те о "дрессировке"...

Всеобщая причина общественных недугов - гражданская пассивность. В обоих мирах этот фундамент торчит из-под земли, и на нем выстраивается здание управляющей системы. Первое, так и именуемое Управлением, мы бегло рассмотрели.

Второе обнаруживает в Лесу Кандид. Это оно дирижирует "Одержаниями", "мертвяками" и "битвами". Оно совершенно необычно: в отличие от первого Управления не имеет реальных, узнаваемых черт, хотя бы гротесковых, вроде идиотической ловли "машинки". Картина, которую удается сложить Кандиду, такова: Лесом управляют женщины, именующие себя "славными подругами". Одни лишь женщины - без мужчин. Управляют они биологическим путем создавая живые существа, реальные и фантастические, и преобразуя жизнь "аборигенов". Например. "Одержание" - затопление деревень, превращение их в озера с горячей водой, где впредь должны жить люди.

По-видимому (вместе с Кандидом мы можем только предполагать), "подруги" стремятся избавить свой мир от мужчин. Скорее всего, их кастрируют, но, может быть, и уничтожают. Во всяком случае, в горячих озерах живут одни женщины - их и считают русалками люди из Управления. Одно показано четко: "подруги" ненавидят мужчин и приходят в ярость при мысли о половом акте. Их речи дышат ненавистью и презрением: мужчины "поганят женщин", мужчины "немытые козлы" Верховная сила, владычествующая Лесом, считает половину его населения нелюдью... "Под руги" не нуждаются в мужчинах физиологически и стремятся к тому, чтобы партеногенез - девственное самозарождение плода стал единственным способом продолжения человеческого рода. Тогда, в соответствии с законами генетики, на свет будут появляться только девочки, и мужская половина человечества исчезнет навсегда.

Перифраз древнего мифа об амазонках? Очень возможно; Кандид так о них и думает: "Жуткие бабы-амазонки, жрицы партеногенеза, жестокие и самодовольные повелительницы...". Гротеск? Несомненно: ситуация, в природе невозможная, ибо инстинкт размножения самый неодолимый из человеческих инстинктов. Однако нам показывают, как неодолимое рушится под действием социального механизма - идеологии ненависти. Такая идеология есть предельный вариант расового, религиозного, националистического предрассудка, когда люди ненавидят себе подобных, и ненависть возводится в узаконенную общественную норму Стругацкие дают запредельный вариант: ненависть обращена против отцов, братьев, сыновей - против людей, привязанность к которым считается нормой человеческой морали во всех без исключения культурах.

Модель удивительно полная; к сожалению, здесь мы не можем рассмотреть все ее аспекты. Заслуживал бы разбора тот факт, что сексуальные ограничения присущи всем видам человеческой организации. И то, что особо жесткие ограничения создаются тираниями, как государственными, так и духовными, достаточно вспомнить брачное законодательство в ЮАР и правило целибата в римско-католической церкви. Остановимся лишь на видимой, демонстрируемой части картины. Сжато, выразительно и совершенно отчетливо нам показана торжествующая идеология ненависти, захватившая верховную власть.

Стругацкие показывают малую частичку механизма власти и уничтожения, всего трех "славных подруг", как бы демонстрируя исходную точку любой тирании - психически неполноценную личность. "Подруги" именно таковы: острую ненависть к половому акту и ко всем мужчинам нельзя считать нормой сознания. Они жестоки и самодовольны - это еще один штрих. К своей идее относятся с огромным эмоциональным напором, считают ее единственно верной. Это хорошо знакомый из истории портрет основоположника бесчеловечной идеологии: не выносящего возражений, больного ненавистью и подозрительностью, дурным фанатизмом - тем, что в обиходе называют паранойяльностью. Подобных тиранов было достаточно - от Калигулы до Гитлера.

Впрочем, мы не знаем, кого встречает Кандид - основоположниц движения "подруг" или их последовательниц. Второе, на мой взгляд, вероятней и много страшней. Ведь сами по себе маньяки бессильны - они должны оболванить людей, в гуще ли римских легионов или за чистенькими столами мюнхенской пивной. Там, в скопищах "людей невоспитанных" (термин Стругацких из другой вещи), вербуются пассивные, невежественные, павшие духом от тягот обыденной жизни. Лишь после этого ненависть получает общественный статус, заражает тысячи и миллионы людей. И тогда вербовка кончается. Любое сопротивление преодолевается силой.

Стругацкие изображают картину в динамике: женщин притаскивают к "подругам" силой, а затем заражают фанатизмом.

Фантастический прием позволил писателям дать нечто большее, чем иллюстрацию к известным главам истории. Они смогли нарисовать анатомический атлас тирании как бы не на бумаге, а на живой, сочащейся кровью ткани. Идея нигде не декларируется, читатель сам ее выводит; мифы об исключительности любой группы людей чреваты ненавистью и презрением к себе подобным. А сообщества, объединенные ненавистью, смертельно опасны - они начинают переделывать мир на свой убийственный лад.

Но картина на деле шире. Рядом с Лесом идет Управление, жесткая структура, казалось бы, не восприимчивая ни к каким новым веяниям; не тирания, а бюрократия. Вспомним, однако, что люди там также заражены пассивностью, что блокнотики Домарощинера уже ведутся - почва для тирании готова... Человеческое сообщество, не устремленное к доброй цели, лишается нравственного иммунитета и может поддаться любой инфекции.

Мир "Улитки на склоне" сущностно диалектичен. Противоположности сливаются в единство; глубинное содержание вступает в диалог с сюжетной поверхностью. Ведь на поверхности мы видим Переца и Кандида, личности, противоборствующие общественному устройству. Но их борьба - во благо, их личности прямо противоположны личностям тиранов, их добрый коллективизм противопоставлен дурному коллективизму "подруг".

Социофилософия Стругацких принадлежит к марксистской диалектической школе во всей ее гармонической сложности. Они не дают рецептов, они как будто ничего не объясняют; их дело - показать, описать, раскрыть неимоверную сложность человеческого бытия. Может быть, предупредить нас об угрозе, скрытой в пассивности и невежестве, а может быть, заодно - о трудах и опасностях, подстерегающих тех, кто берется переделывать людей. Лес жизни - "место опасное, гибельное, куда многие ходили, да не многие назад возвращались, а если возвращались, то сильно напуганные, а бывает, и покалеченные..." В этом смысле "Улитка на склоне" действительно, роман-предупреждение Поразительно, сколь точны бывают в этой философской вещи конкретные предостережения: столько лет назад Стругацкие уже писали. "Демократия нужна, свобода мнений, свобода ругани всех и скажу: ругайте! Ругайте и смейтесь... Да, они будут ругать. Будут ругать долго, с жаром и упоением, поскольку так приказано, будут ругать за плохое снабжение кефиром, за плохую еду в столовой, дворника будут ругать с особенной страстью: улицы-де который год неметены, шофера Тузика ругать будут за систематическое непосещение бани..." Перечитав это место, я вспомнил горькие слова Юрия Власова, знаменитого спортсмена, сказанные им в телевизионном интервью - его больше всего оскорбляет в нашей сегодняшней жизни то, что все принялись критиковать, по команде, дружно...

В полифоническом романе трудно отыскать центральную тему - это как с лесом, главною дерева в нем не бывает. Тем не менее мне кажется, что, при всей много мерности "Улитки на склоне", в романе есть центральный ствол, классический стержень русской прозы - совесть, сострадательность, нравственность вообще. В конце романа говорится "Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я то не вне морали!" Вот пробный камень, на котором поверяется все.

Или, может быть, чуть конкретней: Стругацкие повторяют нам, что надо воспитывать людей. Драться с невежеством, безразличием, животным эгоизмом, ибо безнравственность в наше время стала особенно опасной. Время беспечной юности человечества минуло - слишком легко превратить мир в ровную и безжизненную площадку...

"Улитка на склоне" будет с увлечением прочитана миллионами людей в нашей стране. Я с уверенностью делаю такое предсказание, хотя чтение это нелегкое, несмотря на занимательность сюжета, прозрачность стилистики и всепроникающее остроумие. Еще в предисловии к первой публикации в журнале "Байкал" Ариадна Громова сказала о том, что у нас достаточно "квалифицированных, активно мыслящих читателей", опирающихся на "зрелость мысли и чувств". Доброй дороги им в книге!..

1. В сборнике "Эллинский секрет", Ленинград, 1966 год и журнале "Байкал", №№ 1 и 2 за 1968 год.

2. К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, том 3, стр. 29.