АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ ФЕОДАЛИЗМА

Опыт самых гнусных тоталитарных режимов нашего века говорит о том, что человек в этих условиях не превращается в робота. Дело обстоит хуже. Он остается человеком, он просто делается плохим человеком

"...Когда наступает день сбора урожая, деревенские филархи извещают городские власти, какое число граждан надлежит к ним послать, и оттого, что это множество сборщиков урожая прибывает в самый срок, они справляются почти со всем урожаем за один погожий день..."

Томас Мор, "Утопия", 1516 год.

"Хозрасчет и ведомственные амбиции подорвали основы шефских взаимоотношений города и села. Ответной мерой немалого числа хозяйств стало сокращение посевных площадей под овощами и картофелем".

ЛенТАСС, 1990 год.

Я ОТНОШУСЬ к людям, которые считают, что между утопией и антиутопией общего чрезвычайно мало. Это противопоставление, я бы сказал, совершенно случайное, чисто терминологическое, не содержащее, как мне кажется, никакой рациональной информации. Правда, я не великий знаток этих вещей, но, судя по тому, что известно, скажем так, дилетантам, утопия возникла как стремление описать мир, который должен быть. Это попытка спланировать рациональное будущее. Все ранние, классические утопии построены именно по этому принципу и проистекали именно из этого желания: нынешний мир плох, неустроен, как сделать тек, чтобы мир был хорош и устроен!

С таким представлением об утопии, насколько я понимаю, человечество рассталось в XX веке. Потому что в XX веке я не знаю ни одного сколько-нибудь значительного произведения, построенного по этому принципу. Вероятно, последней утопией человеческой, получившей достаточно широкую известность и распространение, была "Туманность Андромеды". Это была попытка Ивана Антоновича все-таки сконструировать мир, каким он должен быть. Что же касается антиутопии, то это литературное течение возникло совершенно из других соображений. Слово "должен" никогда не присутствовало, мне кажется, в психологии творца антиутопий. Это мир, которого я не хочу. Мир, который может произойти, если все пойдет дальше так, как идет сегодня, и которого я не хочу. Вот так возникли первые антиутопии. И заметьте, если утопии умерли в XX веке, то антиутопии в XX веке как раз родились. Начал, видимо, Уэллс, и, по-моему, первая самая знаменитая антиутопия - это "Машина времени". Причем она в своем роде замечательна и очень непохожа на все антиутопии, которые писал впоследствии тот же самый Уэллс. Это, если угодно, некая романтическая антиутопия. Это прощание с XIX веком, так бы я определил "Машину времени" Уэллса. Ему очень нравился XIX век, и его очень пугал XX, пугал, видимо, не зря. Дальнейшие антиутопии следовало бы называть иначе, все-таки роман-предостережение - гораздо более точное название для литературы такого рода. Скажем, произведения Олдоса Хаксли и Замятина это никакие не антиутопии. Это романы-предостережения. Люди пишут: вот, смотрите, если будете плохо себя вести, то вот что с вами случится через 20, 30, 40 лет...

Но только представив, что такое антиутопия вчера, можно попытаться сделать какие-то выводы о ее сегодняшнем дне. Прежде всего спросим себя: а удалось ли авторам антиутопий предостеречь нас от чего-то? Ответим срезу же: нет, не удалось. А удалось ли авторам антиутопии начала века угадать действительно важные тенденции в развитии человечества в XX веке? На мой взгляд, не удалось. Такие великие люди, как Уэллс, Хаксли и Замятин, в конечном итоге оказались не столько мыслителями, сколько сверхчувствующими. Они почуяли страшную угрозу, почуяли трупный запах из будущего, но в чем причина, кто будет гореть на кострах и почему, мне кажется, они все-таки не поняли. Ибо заметьте, о чем они предупреждали нас в начале века, все, кого я знаю. Они ведь, по сути дела, предупреждали нас, что наука таит в себе огромную угрозу. Им казалось, что мир XX века будет страшен, так как человек еще не созрел для использования неописуемых возможностей развивающейся науки. И самое ужасное в будущем, по их представлению, - человек теряет индивидуальность, превращается в ходячие номера, пресловутые "винтики", люди становятся одинаковыми. Вот что пугало их больше всего, их пугало массовое производство человекоподобных роботов. Вот во что, по их мнению, должно было превратиться человечество.

Но давайте себе признаемся: реальность оказалась гораздо страшнее, чем превращение людей в "винтики" и в роботы. Опыт самых гнусных тоталитарных режимов нашего века говорит о том, что человек в этих условиях не превращается в робота. Дело обстоит хуже. Он остается человеком, он просто делается плохим человеком. И чем чудовищней режим, тем хуже массовый человек Он становится злобным, невежественным, трусливым, подлым и т. д. Все отрицательные категории, какие только можно придумать, становятся характерны для массового человека. Мы знаем это по опыту нашей страны, все, кто был в сознательном возрасте где-то в сороковые - пятидесятые годы, видели, во что превращались люди. Нет, они превращались не в роботов, они превращались в монстров, если угодно. Это были люди, но это были страшные люди, с которыми жутко находиться рядом. И этого, по-моему, тоже не уловили самые высочайшие умы XIX века, вернее, они это уловили, почувствовали, но не сумели сформулировать в тех терминах, в которых могли бы действительно нас предупредить.

Для того, чтобы идти вперед, мы должны все-таки сопоставить, что нам сказали антиутопии и что мы получили. Что же такое XX век, если поглядеть на него с определенной точки зрения? Ведь это век, в котором окончательно умер феодализм. Феодализм, получивший первый удар в XVIII веке, умер ведь только в XX. Все тоталитарные режимы, по крайней мере которые я знаю, это была вовсе не "реакция на социалистическую революцию", как нам говорили. Ничего подобного. Все тоталитарные режимы являлись попытками свергнуть капитализм, отбиться от него, от капиталистических отношений, вернуться к старым добрым временам. К патернализму, когда во главе стоит царь, когда у царя есть холопы и когда холопы управляют крепостными. Вот эта идеальная схема отрабатывалась абсолютно во всех тоталитарных государствах, это была попытка феодализма вернуться обратно. Антиисторическая, с точки зрения марксизма, но, с другой стороны, такой бой феодализм должен был дать, и он его дал.

Не случайно ведь тоталитарные режимы, как правило, возникали в тех странах, где еще свежи были воспоминания о монархическом строе, где этой строй еще недавно был очень силен и где люди были страшно недовольны капитализмом. Потому что капитализм конца XIX и начала XX века, чреватый кризисами, выбросил на улицу огромное количество людей, которые сто лет назад могли бы иметь хотя бы просто кусок хлеба. При капитализме же, оказывается, никто не обязан их поддерживать, никто не обязан их кормить, никто не обязан им помогать. Капитализм - это конец мелким лавочникам и мелким частным предпринимателям, капитализм - это страшный удар для любого наемного рабочего, так как он теряет какую бы то ни было надежду на завтрашний день. Я имею в виду, конечно, ранний капитализм. И как всем захотелось назад в феодализм, когда есть барин, который, да, будет тебя эксплуатировать, он тебя будет пороть на конюшне, это верно. Но зато он тебя не оставит голодным, а если тебя кто-нибудь будет обижать, он тебя защитит. Вот так вот, на базе этих вот отношений, и возникли все тоталитарные строи. И то, что мы сегодня наблюдаем в нашей стране, - это последние арьергардные сражения феодализма. Потому что те люди, которые выступают сейчас против рыночной экономики, они на самом деле холопы, те самые холопы, что держали в уезде крепостных, - они теряют вожжи. Но и крепостные тоже недовольны, поскольку сейчас, худо-бедно, но каждый имеет от барина кусок хлеба, а если наступит рыночная экономика, то неизвестно, как что будет, не исключено, что все пойдем по миру. Вот я думаю, в нашей стране последний феодализм сейчас умирает, и в XXI веке феодальных отношений больше не будет совсем. И соответственно антиутопия сегодня должна иметь совершенно другой вид, нежели она имела в XX веке.

Антиутопия XX века - это был ужас мыслящего, интеллектуально независимого человека, писателя, перед потерей свободы. Крепостной никогда не боялся потерять свободу, ее у него не было, и он ее не хотел. Но подавляющее большинство писателей - люди интеллектуально свободные, и самое страшное, что они видели в будущем, - это потерю людьми свободы. Ничего более ужасного они представить не могли. Я, может быть, сейчас предстану, скажем, таким неосновательным оптимистом, но мне кажется, что в XXI веке потеря интеллектуальной свободы, в том смысле как мы ее понимаем сегодня, человечеству уже не грозит. То есть каждый человек, особенно массовый, безусловно, будет несвободен, но это будет несвобода скрытая, незаметная, это будет несвобода, проистекающая от невежества, от недостатка знаний, от недостатка воспитания, от могучего воздействия средств массовой информации. Каждому человеку будет казаться, что он абсолютно волен в своих действиях, хотя на самом деле он будет легко управляем. Но это уже совершенно другое качество, совершенно другое - это необременительная несвобода, немучительная, это приятная несвобода. Вот об этом, вероятно, будут все основные антиутопические произведения ближайшего времени. Именно об этом. О сладком рабстве, которое ожидает массового человека в XXI веке. О тупике, в который упрется человечество, если не научится делать из своих членов - в школах, в гимназиях, я лицеях - действительно интеллектуально свободных людей.

И я должен вам сказать, что по крайней мере у нас, в СССР, антиутопия перестала быть ведущим жанром фантастики, что бы мы ни говорили. Я не знаю, печально это или нет, но время, когда писатель считал своей важной задачей погоревать о будущем, мне кажется, все-таки миновало. Сейчас, на мой взгляд, настало время горевать не о будущем общества, а о свойствах человека как вида. И вот это тоже будет, вероятно, еще одно из направлений грядущей антиутопии, хотя, может быть, называться оно будет совсем не так.

Посмотрим теперь, какая же будет главная социальная проблема в XXI веке? Это та проблема, которая стояла перед человечеством всегда и просто никогда не играла такой важной роли, какую начнет играть в новом столетии. Это проблема, как бы это сказать помягче, между животной сущностью человека и необходимостью стать наконец человеком. На протяжении многих тысячелетий человечество могло терпеть тот факт, что одни его представители поднимались на неописуемые высоты духа и нравственности, а другие, причем массы, миллионные массы, находились на уровне полуживотных. Мы застали это время и наблюдаем его вокруг себя. Одновременно мы видим академика Сахарова и людей, которых мне не хочется здесь называть. Они сосуществуют в одном пространстве. Вот в XXI веке это начинает играть фундаментальную роль. Потому что в XXI веке мне кажется неизбежным самое широкое распространение благосостояния, и становится нетерпимым положение, когда, используя все плюсы благосостояния, небольшая группа людей живет как люди, в то время как огромная масса людей живет как наслаждающиеся животные. Те, что живут как наслаждающиеся животные, - это и есть рабы сладкой несвободы, они сами, как правило, не осознают своего положения, они удовлетворены им. В их распоряжении великолепные наркотики, и они совершенствуются из года в год, эти наркотики, в их распоряжении самые разнообразные способы услаждения плоти и души. И им хорошо Но хорошо ли это с точки зрения людей, которые понимают ситуацию? Сколько это можно терпеть? Сколько может терпеть гуманист, человек, воспитанный в определенной нравственней системе - сколько он может терпеть такое положение, когда миллиарды людей проживают свою жизнь как наслаждающиеся животные и исчезают из истории, не оставив после себя абсолютно ничего, как будто их и не было? Вот я думаю, что в XXI веке этот вопрос будет поставлен во весь рост, и в ряд первоочередных.

Мне скажут: а проблема энергетики, проблема экологии, проблема СПИДа и еще тысячи таких проблем, которые уже теперь могут играть глобальную роль и с которыми тоже надо что-то делать? Но когда я на эту тему рассуждаю, я всегда исхожу из презумпции того, что человечество, поставившее перед собой ясно проблему, обязательно ее решит. Я уверен, что проблема СПИДа будет решена, это дело нескольких пятилеток, будем говорить так. Раз такая проблема поставлена, человечество ее обязательно решит. Я уверен, что будет решена проблема энергетики. Я уверен, что на самом деле сейчас не имеет никакого смысла писать экологические романы-предупреждения: человечество уже знает про эту опасность, а раз знает, будут приняты меры, и экологическая катастрофа не разразится.

А вот та проблема, о которой я говорю, она пока еще витает где-то на задворках, ее никто не считает важной. Я не хочу сказать, что эта проблема - ужасного несоответствия между передовой, допустим так, частью человечества, между нравственной частью человечества и безнравственной его частью - не существовала прежде Она была всегда, но, повторяю, никто не считал ее важной и не пытался решить. А главная трудность в том, что ничего придумать здесь нельзя, кроме как создать вот эту пресловутую систему воспитания человека с младых ногтей. Но как создать эту систему, неизвестно. Никто не заинтересован в том, чтобы эту систему создавать, - никого не интересует воспитание людей Речь идет только о том, чтобы обучить участников производственного процесса, - вот все, что интересует любое государство мира. А там - хоть трава не расти. Такое отношение опасно, оно может привести к очень неприятным последствиям, именно потому, что человечество эту проблему перед собой пока еще не поставило.

Рис. Игоря Отрощенко.