§ 4. Утопия и социальное прогнозирование

...Наука опережает время, когда ее крылья раскованы фантазией.

Майкл Фарадей

Понятие будущего не так уж старо, как это может показаться с первого взгляда.

Социальное время и идея будущего – или был ли сэр Томас Мор прогнозистом?

Ощущение движения времени не только для себя лично (этого движения, увы, не заметить нельзя), но и для общества в целом, может появиться только тогда, когда в пределах индивидуальной жизни каждого поколения в этом обществе будут происходить какие-то существенные изменения, имеющие сколько-нибудь просматривающуюся тенденцию. Скорость существенных изменений в общественных отношениях должна в своей непосредственно наблюдаемой форме превысить какой-то определенный уровень, чтобы стать явной и в пределах индивидуальной жизни человека. Но такой скорости общественное развитие достигает лишь в эпоху разложения феодализма и начала быстрого развития буржуазных отношений. ²⁵

Пока представления о движении исторического, социального времени не станут достаточно устойчивыми, нет достаточных оснований говорить и о попытках предвидения будущего. Идея Страшного суда в христианской религии, все идеи конца света и т. п. порождены тем, что у истории было зафиксировано начало, а, следовательно, соответственно сознанию того времени, должен был быть найден и конец. Здесь нет в полной мере прогностической идеи – идеи будущего – поскольку нет идеи развития. Общество не развивается по направлению к своему «концу», а по существу ждет этого «конца», оставаясь в принципе неподвижным. Все изменения в общественной жизни для создания этой эпохи представляют собой лишь следствие и итоговую сумму смены индивидуальных жизней, наложение друг на друга различных индивидуальных воль, характеров, судеб. Система, последовательность в этом изменении если и есть, то только такая, которая может быть сведена опять-таки к изменениям отдельных личностей: например, падение (или, наоборот, укрепление) нравов...

Суждение о «конце» света и есть в строгом и историческом смысле слова пророчество. Предметом пророчества является не изменения в движении общества, а какое-то конечное его состояние: то ли сгорит мир наш в адском пламени, то ли зальют его воды бесконечные, то ли придет Судья Верховный... Пророчество не содержало в себе движения по времени: содержанием его было определенное событие, предопределенное заранее свыше и теперь только угаданное по каким-то приметам. Тем более, что «верных» примет всегда хватало: то затмение, то наводнение, то сушь, то комета, то мальчик-уродец родился, то камень упал с неба, то саранча налетела...

Соответственно этим представлениям об историческом времени не только праутопии древности и средневековья, но и первые подлинные утопии – утопии Т. Мора, Т. Мюнцера, Т. Кампанеллы, Д. Уинстенли и др.-содержат в себе прогностический элемент еще только в зародышевой форме.

Признание существования Бога – единственного творца и вершителя судеб – предполагает отсутствие истории как развития, как закономерного процесса по отношению к которому позиция человека активна, действенна. В средневековой религиозной концепции Мира, коли уж признаны «начало» и «конец», протяженность между началом и концом не содержит в себе качественных изменений, развития (иначе ставилось бы под сомнение идея «конца», а если бы представление о «конце» абсолютизировалось, то деятельность людей лишалась бы общественного смысла). Время здесь по отношению к обществу не имеет протяженности, понимаемой как движение от одного качественного состояния к другому. Движется только индивидуальное время: меняются состояния индивида. Общественное же время – это застывшее, «подвешенное» состояние. ²⁶ И именно таково время в утопиях Т. Мора и Т. Кампанеллы.

Идеальные миры в их утопиях – это д?лжное, это нравственное предначертание. Граница между реальным и должным пролегает в душе каждого отдельного индивида. А поскольку изображаемое в Утопии – невиданное и для окружающего мира мало реальное (чтобы не сказать прямо: нереальное), идеальное состояние многих (большинства или даже всех) людей, то приходится эту «воображаемую реальность» Утопии отделить от истинной реальности хотя бы в пространстве. Реальное отделено от утопического у самого Т. Мора не временем, а пространством (точнее, может быть: не столько временем, сколько пространством). Остров Утопия не нанесен прежде всего на географические карты и уже только как всякое должное, всегда предположительно реализуемое в будущем, отделен какой-то неопределенной дистанцией и от современного автору времени. Никаких конкретных параметров эта дистанция времени не имеет: не сроки сами по себе, а проявление совокупности индивидуальных устремлений и волевых усилий отделяет время Утопии от исходного времени. Иначе говоря, это – нравственная дистанция, а не разные времена истории.

Сэр Томас Мор не был и не считал себя пророком: содержание его «Утопии» требует действия, а не ожидания каких-то предначертанных свыше событий. Но он не мог считать себя и автором прогноза, т. к. самого понятия «прогноз» еще не существовало. Прогнозом «Утопия» может быть названа только сейчас, когда мы сегодняшние понятия и представления обращаем к далекому XVI веку. И все же, в конечном счете, т. е. с общеисторической точки зрения, мы должны признать, что набожный Мор и фанатичный монах Кампанелла сделали, сами того не ведая и не желая, огромный шаг вперед от традиционного религиозного суждения о делах мирских: их утопии являются не попыткой предугадать Божью волю (т. е. не очередной попыткой пророчествовать), а предписанием реального человеческого действия. Утопия хотя и была «сконструирована» по нравственным идеям Божественного Провидения, но осуществить ее уже был призван сам человек. Нам здесь не предрекают неизбежность божьей благодати, а призывают делать историю: пусть пока еще во имя божье, но делать-то надо самим...

Поскольку утопия Томаса Мора является программой реального человеческого действия и предполагает активную социальную практику человека, она должна ретроспективно оцениваться нами не как пророчество, а как зародыш социального прогноза.

Утопическое прогнозирование и прогнозирующая утопия

В XVIII в. прогнозирующий характер утопии проявляется уже в полной мере: идея линейности времени становится в эпоху буржуазных революций все более очевидной и утопия становится одной из основных форм выражения этой идеи. Утопия-программа (см. об этом выше) по своему содержанию необходимо ориентирована в будущее и прежде всего в будущее. Однако у прогнозирующей стороны этой утопии есть свои особенности, отражающие ее историческое место.

Будущее в утопии XVIII в. раскрывается не как закономерное состояние общества, которое необходимо должно наступить. Точных координат будущего в историческом времени у этой утопии все еще нет: прогнозируемое будущее может начаться через год, может – через столетие... Единственным безусловным критерием наступления желаемого и прогнозируемого будущего является сознательное принятие идеи этого будущего наиболее активной частью общества, способной привести в движение всю массу людей, подчинить их своей воле, своим целям. Основной сферой, явной и не явной, развертывания этой утопии уже является именно историческое время, а не пространство. В этом времени уже достаточно определились понятия прошлого, настоящего, будущего. Однако полноценной меры социального и исторического времени – закономерности его движения, его точного измерения, точного шкалирования – все еще нет. Утопия приобрела здесь явно выраженный прогнозирующий характер, но сама прогнозирование все еще представляет собой только утопию.

У классиков критического утопического социализма – А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна – методологические элементы прогнозирования получают дальнейшее развитие. Здесь впервые появляется понимание того, что существует определенная объективная историческая дистанция реализации прогнозируемого желанного будущего, и что эта дистанция вытекает из определенной закономерности развития общества (особенно четко эта идея проявилась в концепции стадий исторического прогресса Ш. Фурье). Сам ход исторического процесса трактуется еще идеалистически, еще слишком многое связывается с простым усвоением идей справедливого устройства общества, с возможностями «великих мира сего» и т. п. Но здесь уже налицо попытка найти средства прогнозирования: закономерности связи исторических времен, обоснования достаточно строгой объективной детерминации будущего, объективные критерии для оценки исторической дистанции, отделяющей настоящее от прогнозируемого будущего. Все эти поиски пока ведутся на ниве утопии, но в них все явственнее проглядываются черты будущего научного подхода.

Утопия здесь – уже движение именно и только по оси исторического времени. Перемещение в пространстве (как, например, у Э. Кабэ в его «Путешествии в Икарию») является здесь совершенно явственным условным приемом, позволяющим создать образную модель будущего (т. е. «временнОго», а не «пространственного») состояния. Отныне и впредь – вплоть до сегодняшних дней – перемещение в пространстве выступает в утопии лишь в качестве средства исследовать изменения вследствие перемещения по оси социального и исторического времени.

В утопии этого периода уже вполне отчетливо выступает диалектическое единство ее прогностической стороны, призванной создать модель гипотетического будущего, и ретроспективной стороны, призванной оценить современность с точки зрения этого изображенного в утопии гипотетического будущего. В своем развитом виде утопия всегда и необходимо есть неразрывное и противоречивое единство этих двух сторон. Автор утопии сам может стремиться к решению только одной части задачи: или дать образ будущего, или подвергнуть оценке (зачастую оценке критической – вплоть до памфлета) настоящее. Однако решение одной части задачи необходимо вызывает к жизни, хотел того автор или нет, и вторую. Поскольку в утопиях конца XVIII – начала XIX в. сформировалась более или менее прогностическая сторона, достигла аналогичной степени развития и ретроспективная.

Научное прогнозирование и современная утопия

Переворот в социальном знании, совершенный К. Марксом и Ф. Энгельсом, превращение социализма из утопии в науки означают появление строго научной методологии и теории социального прогнозирования.

Уже «Манифест коммунистической партии» (мы не говорим здесь о столь значительных, но в те годы оставшихся неопубликованными работах, как «Экономическо-философские» рукописи К. Маркса, «Немецкая идеология» К. Маркса и Ф. Энгельса и др.) представляет собой гениальный образец строго научного социального прогнозирования, где узкие границы утопического прогнозирования преодолены полностью. В ряде других своих работ классики марксизма-ленинизма оставили нам образцы блестящего по обоснованию, глубине и масштабу прогнозируемых явлений долгосрочного социального прогноза. Здесь нет необходимости более подробно писать об этом: существует чрезвычайно обширная и весьма обстоятельная специальная литература. Мы же сосредоточим свое внимание на относительно мало исследованном и освещенном вопросе: соотношение современной научной социальной прогностики и прогностических элементов социальной утопии (преимущественно утопии III – литературно-художественной формы современной утопии).

Буржуазные критики марксизма, объявляющие его лишь разновидностью утопического социализма, улавливают (если говорить от гносеологических корнях их нападок на марксизм) первостепенную роль самой идеи революционного преобразования общества в возникновении марксизма как цельного мировоззрения. Однако они не понимают, что суть марксизма никак не сводима к элементарной механической преемственности относительно идей утопического социализма, не понимают, что марксизм осуществил революционный переворот и в самой идее социализма, «посадив» ее на прочный фундамент современной науки. Сама по себе идея социализма в марксистском мировоззрении потеряла характер утопии – характер преимущественно ценностного, вероятностного, фантастического и интуитивного представления о будущем более справедливом устройстве общества. Сама по себе возможность социалистического будущего человечества стала теперь элементом научного знания, что как раз и остается скрытым для буржуазных критиков марксизма.

Однако означает ли это, что в системе научного мировоззрения и в научной прогностике, в частности, полностью и в принципе исключено наличие каких-то частных форм утопии? Нам кажется, что более справедливо обратное мнение: какие-то определенные (частные для мировоззрения в целом) элементы утопии в трансформированном виде неизбежно находят свое место и в системе социального прогнозирования, основанного на научном фундаменте. Место и роль этих частных утопических элементов специфичны, они по природе своей иные, чем в мировоззрении, не опирающемся на научное знание об обществе. Но само наличие таких элементов не противоречит общему научному обоснованию прогнозирования.

Отдельные частные элементы утопических представлений необходимо сопутствуют научному в целом мировоззрению, научному прогнозу социального развития, как элементы интуитивного знания, как «предполье» науки, как предположительная, еще не доказанная гипотеза, опирающаяся на так называемую субъективную вероятность высказанного мнения. ²⁷ Эти элементы утопии в принципе будут располагаться на периферии, на самых дальних «границах» данного научного знания о будущих состояниях общества, на его стыках с собственно ценностным восприятием мира.

В системе научного мировоззрения современная утопия потеряла, конечно, свою прежнюю монополию на создание образов будущего, на прогнозирование. Утопия не должна и не может заменить научный прогноз. Вместе с тем у научного прогноза есть ряд таких качеств, которые ограничивают его возможности (одновременно делая его, вместе с тем, достаточно строго научным), оставляя, если так можно выразиться, «поле деятельности» и для утопии.

Во-первых, научное предвидение начинается на достаточно высоком уровне накопления и переработки информации. Требования утопии не столь высоки и по существу тяготеют преимущественно лишь к требованию научности в самой логике развития своей темы и в самой общей методологии анализа, к требованию научности лишь наиболее фундаментальных, базовых посылок. Возможности использования в прогнозировании фантазии, опирающейся на научную интуицию, делают границы утопического прогнозирования несравненно более широкими, чем возможности одного только строгого научного прогноза. Поэтому утопия выполняет пионерные функции в исследовании многих социальных проблем и, в особенности, – проблем социального прогнозирования.

Во-вторых, научное социальное прогнозирование представляет самостоятельную ветвь современной науки со всеми вытекающими отсюда последствиями: узко специализированным языком, особым понятийным аппаратом, своей символикой и т. п. Между тем сами проблемы социального прогнозирования представляют если еще и не всеобщий, то, во всяком случае, чрезвычайно широкий интерес. Для современной эпохи характерна возрастающая массовость социального творчества, возрастающая потребность активного в нем участия, независимо от профессиональной принадлежности, специального образования и т. п. Поэтому изложенное научным, узко специализированным языком должно быть переведено на общепонятное изложение общеупотребительным языком. И кроме современной литературной утопии в облике научной фантастики выполнить эту функцию некому. Тем более что такая утопия фактически переводит на общеупотребительный язык не только собственно конкретную научную информацию прогноза, но одновременно и более широкий круг других специальных и философских проблем. Современная научная фантастика (социальное и познавательное знание которой еще очень часто недооценивается нашей профессиональной философией) неразрывно связана с «фантастическими» идеями, опирающимися на научную методологию и, как правило, строит свои «фантастические» сюжеты на гипотетической базе современной науки.

В-третьих, научное социальное прогнозирование, имеющее дело с объектом, одним из главных свойств которого является вариантность состояний в очень широкой полосе вероятности, фактически не имеет иных способов моделирования различных вариантов, особенно в целостном виде, кроме как в образной форме. Однако образная модель абстрактной социально-философской идеи, образная модель гипотетического варианта социального состояния (к какому бы времени не относилось это гипотетическое состояние) суть не что иное, как утопия. Здесь утопия выступает как прямое продолжение и необходимый инструмент научного социального прогнозирования, как его необходимое дополнение, тем более, если прогнозирование понимать достаточно широко: как прогнозирование не только возможных вариантов будущего состояния общества, но и попросту любых гипотетически возможных социальных ситуаций. Образная же форма моделирования (т. е. форма литературной утопии в облике научной фантастики) позволяет особенно выпукло представить себе и сравнить альтернативы развития состоявшихся ситуаций и, что особенно важно, тех ситуаций, которые еще могут или должны состояться.

Кроме того, социальное научное знание (как, впрочем, и всякое другое научное знание), само по себе почти лишено собственно эмоционального содержания, хотя всегда идеологично и содержит в себе ценностные аспекты истины. Поэтому строгое научное знание само по себе, по своему содержанию, способно лишь в минимальной степени вызывать эмоциональный отклик, воздействовать на эмоциональный мир индивида. Однако в условиях столкновения различных систем ценностей, различных систем и вариантов идеологий эффективность эмоционального воздействия знания имеет существенное значение и в его распространении, и в его усвоении. Современная утопия, тяготеющая к художественной литературной форме в облике научной фантастики, обеспечивает эмоциональное отношение массового читателя к той или иной доктрине, обеспечивает сопереживание с той или иной идеей через сопереживание с судьбами литературных персонажей. Этот эмоциональный эффект соответствует одному из наиболее существенных элементов современного мироощущения – чувству причастности к глобальным социальным процессам, свойственному широкой массе людей в развитом современном обществе. Чувство это может реализовываться в весьма различных конкретных формах, оно может быть пассивным и активным, оно может искусственно приглушаться или, наоборот, стимулироваться социоинженерными средствами, – но во всех случаях оно отражает все возрастающую тесноту связей в современном обществе.

В системе научного прогнозирования элементы утопии проявляются чаще всего в следующих основных видах:

а) предполагаемые варианты (или один вариант) будущего не безусловны; хотя все развитие многовариантно, в последствии реализуется лишь один какой-либо вариант;

б) нет строгой возможности точно обосновать сроки реализации предвидимых вариантов, даже если безусловная реализуемость какого-либо одного данного варианта уже в принципе доказана;

в) предвидимое состояние настолько отдалено от существующего состояния и качественно от него отлично, что неизбежно эмоционально субъективно окрашивается (позитивно или негативно); при этом критерии оценки будущего состояния черпаются в иной – современной – социальной действительности;

г) качественное различие предвидимого состояния и существующей ситуации, при вполне научно обоснованной возможности предположить основное направление развития будущего состояния, не дает, однако, возможности достаточно строго вскрыть внутреннюю противоречивость, внутреннюю динамичность предполагаемого состояния.

В приведенном выше перечне возможных в научном мировоззрении проявлений элементов утопии нами сделан акцент на объективные гносеологические причины, способствующие их появлению. Однако есть еще и субъективные причины, когда «...субъективный рассудок, жизненные условия, объем познания и степень развития мышления» ²⁸ данного исследователя плюс его формальный или неформальный авторитет в обществе могут способствовать появлению элементов утопии в научной социальной теории при отсутствии какой-либо объективной необходимости в этом.

Можно предположить, что субъективные причины появления элементов утопии элементов в научном прогнозировании, которые надо считать рецидивами донаучной стадии в прогнозировании общественных процессов, со временем по мере развития и совершенствования научного прогнозирования, по мере укрепления его общетеоретической, мировоззренческой базы постепенно будут сходить на нет. Но главные объективные причины закономерного и устойчивого появления элементов утопии в научном прогнозировании остаются. Мало того, растущая потребность в осуществлении все более разностороннего и долгосрочного социального прогнозирования как основания для решения текущих проблем создает необходимость расширения круга случаев применения форм литературной утопии на «пограничной полосе» долгосрочных социальных прогнозов.

Наличие таких частных утопических элементов в научном социальном прогнозировании в «нормальной» пропорции и на своем месте – в частности, на его границе, на «периферии» его научного основания – не только не вредит научному мировоззрению как целому, но и является одним из «ферментов», стимулирующих его развитие, поскольку эти утопические элементы требуют полной мобилизации неотъемлемой от всякого научного знания фантазии. ²⁹ По существу всякое гипотетическое суждение в области общественных отношений содержит в себе какие-то элементы не просто предсказательного характера, но и преднаучные (утопические, фантастические по своей форме). Процесс переработки гипотезы (а чаще, целой совокупности гипотез) в теорию необходимо сопровождается выявлением этих утопических, преднаучных вкраплений, размещавшихся на самой границе поисков нового знания. Однако без такого рода «пограничных» допущений вообще не был бы возможен поиск нового, осмысление новых явлений в общественном развитии, прогностический поиск социальной науки.

Социальная интуиция и ее мировоззренческая основа

У социального прогнозирования есть своя именно для него специфическая методика построения моделей будущего. Три основных способа, тесно друг с другом связанных и взаимообусловленных, образуют ядро этой методики: продолжение основных тенденций развития прошлого и настоящего в будущее (метод экстраполяции), построение моделей будущего в соответствии со сходными явлениями в прошлом и настоящем (метод аналогии), построение гипотетической модели будущего без прямой и видимой логической процедуры, по «озарению», т. е. путем непосредственного внутреннего созерцания гипотетического состояния общества (метод интуиции). ³⁰ Необходимой основой для всех этих методов является общесоциологическая теория, непосредственно входящая в мировоззрение и органически единая с идеологической позицией данной личности, социальной группы, класса. Накопление знания всеми науками (и гуманитарными в первую очередь, поскольку речь идет о социальном прогнозировании) образует «строительный материал» для выработки социальных прогнозов.

В зависимости от прогнозируемой перспективы меняется и роль тех или иных методов прогнозирования в построении картины предполагаемого будущего. Строится ли та картина действительно с прогностической целью: описать и оценить гипотетическое будущее, либо конечной целью является ретроспективный анализ современности (когда гипотетическое будущее служит не более чем средством для оценки современных нам тенденций и явлений), – применение основных методов прогнозирования не меняется.

Краткосрочный социальный прогноз: сущностные изменения в общественных отношениях сравнительно невелики и центр тяжести изменений лежит в области техники производства, торговли, быта, в области частных сторон организации труда и быта. Основной метод прогнозирования – экстраполяция; значение метода аналогии существенно меньше, а метода интуиции – и вовсе незначительно.

Среднесрочный социальный прогноз: изменяются существенные элементы общественных отношений, но социальная система в целом в главном остается в границах прежнего исторического качества. Основным методом прогнозирования остается экстраполяция; роль методов аналогии и интуиции при этом существенно возрастает, но они остаются на вторых ролях.

Долгосрочный социальный прогноз: качественно меняется сама сущность данной социальной системы, все основные ее главные черты. Социальная система здесь оказывается на какой-то существенно иной ступени своего исторического развития. Изменения в науке и технике могут прогнозироваться только по своим конечным прикладным результатам, но не по средствам их осуществления. Основной метод прогнозирования – интуиция; второстепенный – аналогия. Роль экстраполяции незначительна.

По мере развития научного социального прогнозирования оно все больше и больше оттесняет утопию (как средство моделирования и исследования гипотетических состояний общества) в области именно долгосрочных социальных прогнозов.

То, что составляет содержание краткосрочного прогноза не оставляет практически ничего существенного для воображения и фантазии, необходимо сопутствующих утопии. Все основные изменения укладываются в логику простой экстраполяции, не требуют каких-либо мер по своей популяризации, не нуждаются в специальном эмоциональном «подкреплении», т. е., короче говоря, не нуждаются в утопии и ее особых средствах изображения гипотетического будущего.

Несколько шире поле деятельности утопии в области среднесрочных прогнозов. Однако и здесь, – поскольку логически наиболее строгая, выверенная и проверяемая экстраполяция остается главным методом прогноза, – утопия может преимущественно выполнять лишь функцию иллюстрации в образах тенденций социального развития, но не функцию самостоятельного и существенного исследовательского средства.

И только там, где экстраполяция становится почти бессильной, уступая пальму первенства среди методов построения гипотетического будущего интуиции, роль утопии качественно возрастает. Именно родство главного метода предвидения, метода построения модели гипотетического мира – метода интуиции – объединяет и сближает в этой области социальной прогнозирования литературную утопию и собственно научное прогнозирование. Родство методов обусловливает неизбежно и определенную близость конечных результатов: достоверным в прогнозе может быть лишь общий его стержень, лишь самые главные черты гипотетического будущего, лишь предсказание относительно основного направления развития. ³¹

Интуиция, как известно, возникает и строится не на пустом месте. Ее основанием является вся совокупность полученной ранее социальной информации, организованной в соответствии с общими мировоззренческими позициями автора утопии, его идеологическими симпатиями и антипатиями. Интуиция обусловливает суждения безусловно и преимущественно ценностного характера, суждения, которые в наименьшей степени можно было бы назвать беспристрастными. Вот почему именно в долгосрочном прогнозе социальная и идеологическая позиция автора реализуется наиболее полно, отчетливо, ярко, причем реализуется независимо от собственных намерений автора. Отсюда вытекают несколько весьма любопытных и характерных парадоксов моделирования гипотетического будущего в социальной утопии (из коих мы упомянем лишь три).

Предвидение, опирающееся на интуицию, неизбежно вызывает так называемое «смещение социальных целей». Мы определяем цели социального процесса, руководствуясь ценностями своего времени, а при реализации эти цели выступают уже в иной социальной системе, в других системах «измерения» и «отсчета» (оценки) социальных отношений. Налицо не просто историческое изменение, а парадокс развития – возникновение принципиально нового качества будущего. Поэтому то, что представляется сегодня главным в этом предстоящем будущем (и выдвигается сегодня как социальная цель, конечный идеал и т. п.), в самом этом наступившем будущем будет выглядеть совсем не так, как это представлялось нам сегодня, и главным в самой системе этого будущего являться, скорее всего, не будет (а если и будет, то не в той конкретной форме, в какой это сегодня нам представляется). Прошедшая история полна таких парадоксов.

Модель гипотетического социального будущего в утопии (или антиутопии) выступает одним из наиболее точных и верных индикаторов породившей ее системы мировоззрения, идеологической позиции. Анализ утопий с позиций марксистко-ленинского социального знания позволяет установить все самые тонкие нюансы в идеологической системе, которая лежит в основании этой утопии, все основные тенденции, свойственные идеологии. Утопия оказывается самым идеологичным (во всех смыслах и оттенках этого понятия) элементом любого мировоззрения. Именно в силу такой гипертрофированной идеологичности в утопии и по сегодняшний день сохраняется (очевидно, это – ее сущностное свойство) какой-то элемент пророчества: в социальный прогноз предвидения утопии необходимо примешивается больший или меньший оттенок пророчества. Утопия тяготеет к конечным – финальным (хотя бы относительно) состояниям, а не к переходным; в утопии всегда велик (если не доминирует) элемент субъективной вероятности; в утопии позитивное и объективное необходимо подчинено ценностному: объективно историческое в утопии выступает как исторически закономерно обусловленное содержание ее ценностные оснований; утопия никогда не может быть столь безликой, столь всеобщей и усредненной по форме постулирования своих идей, как строгая и объективная научная истина, как последовательный и строгий научный социальный прогноз: утопия обязательно органически неразрывно соединяет с объективно всеобщим сугубо индивидуальные черты своего автора, его эмоциональную уникальность. Все это – сродни пророчеству.

Однако утопия всегда более содержательна, всегда шире и гибче, чем породившая ее идеология. Любопытно, что, например, претендующая на строгую научность современная буржуазная прогностика в области долгосрочных социальных прогнозов ошибается глубже, настойчивее и грубее, чем известная часть (не все конечно) порожденных в системе буржуазного же мировоззрения утопий. Невольные признания буржуазной утопии зачастую невольно опровергают идеологические постулаты буржуазной же идеологии, высказанные в наукоподобной форме. Причем такого рода опровержения осуществляются зачастую против воли автора: очень плохо поддающаяся целенаправленному контролю и проверочным процедурам социальная интуиция здесь играет с автором злую шутку, выводя на всеобщее обозрение то, что сам за собой он не числит и не видит, но что объективный ход истории «контрабандой» подкинул ему в социальное самосознание через социальную практику и ее наблюдение. ³²

Таковы некоторые парадоксы, порождаемые социальной интуицией в прогностической деятельности современной утопии.

25. К. Маркс и Ф. Энгельс еще в «Манифесте Коммунистической партии» отмечали резкое ускорение хода истории с выступлением буржуазии на авансцену социального процесса. В частности, они пишут: «...Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые» (Соч. Т. 4. С. 429).

26. Средневековая концепция времени весьма обстоятельно описана в книге А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры». М.: «Искусство», 1972.

27. Субъективная вероятность в «Философской энциклопедии» определяется следующим образом: «...мера субъективной уверенности, определяемой имеющейся в распоряжении данного человека информацией (или, наоборот) отсутствием сведений о каких-то обстоятельствах, существенно влияющих на наступление (или ненаступление данного события), а также психологическими особенностями человека, играющими важную роль при оценке им правдоподобия того или иного события» (А.Яглом. Вероятность. «Философская энциклопедия». Т. 1. М., 1960. С. 244). «...Неподтвержденная гипотеза еще не является научным предложением» (Н.И. Кондаков. Введение в логику. М.: Наука, 1967. С.65).

28. Этими признаками (помимо, конечно, объективно-исторических) Ф. Энгельс в «Развитии социализма от утопии к науке» характеризует вариантность утопических идей у того или иного социалиста-утописта (см.: Соч. Т. 19. С. 201).

29. «...Нелепо отрицать роль фантазии и в самой строгой науке» (В.И. Ленин. Философские тетради. Соч. Т. 29. Изд. 5-е. С. 330). «...Разумная фантазия правомерна в области, которая лежит вне границ применимости уже установленных законов... Она является основой научных гипотез, еще не имеющих фундамента последовательной теории. Поле для таких гипотез часто возникает в связи с выяснением границ применимости известных законов..., и, особенно, причин появления этих границ...» (И.М. Лившиц. «Невозможное» и «невероятное» (В сб.: «Симпозиум «Творчество и современный научный прогресс». Тез. и аннотации. Л., 1966. С. 22).

30. По методологии и методике социальных прогнозов существует обширная специальная и научно-популярная литература как отечественная, так и зарубежная (многое из которой переведено на русский язык в 1950-70-е гг.).

31. «...Предвидеть означает лишь правильно видеть настоящее и прошлое как находящееся в движении; правильно видеть означает точно определять основные и постоянно существующие элементы процесса. Но абсурдно думать о чисто «объективном» предвидении. У того, кто выступает с предвидением в действительности есть определенная «программа», победы которой он желает, и предвидение является именно элементом этой победы... Поэтому мнение, что определенное мировоззрение заключает в самом себе наивысшую способность к предвидению является ошибкой, порожденной невежественным самодовольством и легкомыслием...

...Обычно думают, что любой опыт предвидения предполагает выявление постоянно действующих законов, подобных законам естественных наук. Но эти законы не существуют в предполагаемом абсолютном или механическом смысле» (Антонио Грамши. Избранные произведения. Т. III. М.: Иноиздат, 1959. С. 158-159).

32. Типичный пример серьезного и глубокого анализа такой ситуации мы находим в статье В.П. Шестакова «Социальная антиутопия Олдоса Хаксли – миф и реальность». Журн. «Новый мир». 1969. № 7.