З. И. Файнбург

ГЛАВА III

МОДЕЛИ И МИРАЖИ СОВРЕМЕННОЙ УТОПИИ

Основными функциями утопии, как мы уже писали выше, являются сплетенные воедино ретроспекция и прогноз. Приступая к непосредственному исследованию созданных утопией моделей и миражей общественного устройства, нам необходимо оговорить несколько частных особенностей реализации функций ретроспекции и прогноза в современной литературной утопии в облике научной фантастики.

Задачи прогноза выполнялись традиционной утопией, как мы уже писали выше, весьма условно. Автор утопии скорее писал о должном состоянии общества, чем о действительно предпологаемом будущем. Конечно, должное – это, в известном смысле, всегда будущее. Но только в известном – и весьма ограниченном – смысле. Ретроспективная оценка современности фактически доминировала в традиционной утопии, даже когда она весьма подробно изображала будущее: и в этом случае предполагаемое будущее служило прежде всего для нахождения отправных точек оценки настоящего.

В современной научной фантастике значение прогностической функции изменилось. Дело в том, что построение научных долгосрочных социальных прогнозов сегодня является объективной необходимостью. Человечество настолько вплотную подошло к необходимости планомерного управления социальным развитием, что отсутствие строгого научного долгосрочного социального прогнозирования могло бы сейчас составить угрозу самому существованию рода человеческого. Поэтому функция синкретического прогноза и интуитивного прогнозирования на грани возможностей науки должна сейчас считаться одной из основных функций научной фантастики.

Было бы, однако, неверно переоценивать прогностическую функцию научной фантастики. Чаще всего основанием для прогноза служит либо интуитивное и неполное знание перспектив развития, либо выбор (зачастую весьма произвольный) автором одного из многих возможных вариантов развития. И хотя ценность самостоятельных прогнозов научной фантастики качественно возросла, она сохранила диалектическое единство прогноза и ретроспекции, оставшееся ей в наследство от литературной утопии. Однако столь же ошибочно было бы и недооценивать ее прогностических возможностей. Эффект целостности, как мы уже писали ранее, обеспечивает относительную успешность интуитивного воспроизведения неизвестного (в том числе и будущего), при научно обоснованных отправных точках реально существующих тенденций. ⁵⁷

Среди безбрежного океана современных произведений научной фантастики, о которых тот же Артур Кларк очень образно сказал, что за последние десятилетия ими «...исследованы все мыслимые варианты будущего – и большая часть немыслимых тоже» (Указ. соч. С. 19), мы выбрали для анализа лишь немногие, наиболее характерные с точки зрения исследуемых нами вопросов.

Субъективные целевые установки авторов рассматриваемых произведений нам при этом сравнительно безразличны. Логика какого-либо предмета обычно далеко уводит своего исследователя от его субъективных исходных посылок. В утопии это тем более часто имеет место: достаточно вспомнить сэра Томаса Мора и преподобного Томазо Кампанеллу: если они никогда и не помышляли, так это о титулах отцов утопического прогнозирования и, в чем-то, утопического социализма. Это ни в какой мере не уменьшает их достоинства и не снижает их великих исторических заслуг. Скорее, наоборот. Попросту перед нами разительный пример закономерного хода истории, необходимо «выбирающей» в нужный момент исполнителя своих законов, но «забывающей» обычно разъяснить своему «избраннику» смысл его великой исторической миссии...

§ 1. «Общество благоденствия» в зеркале утопии

Проблема «общества благоденствия» – центральная проблема всякой, в том числе и современной, утопии. Об «обществе благоденствия» в традиционной утопии специалистами разных наук написаны горы книг, и нам нет необходимости здесь писать об этом более подробно. Другое дело – современная литературная утопия. Анализ «общества благоденствия» в современной литературной утопии практически пока был отдан на откуп литературоведам на том лишь основании, что современная литературная утопия воплощена в научной фантастике.

Изобилие как цель в утопии

Традиционная утопия (включая утопии XIX века и даже часть утопий начала ХХ-го) либо искала пути подхода к «обществу благоденствия», либо описывала его в качестве цели социального развития, социального действия. Не говоря уже о «Красной Звезде» А. Богданова (1908 г.), в 20-е и 30-е гг. литературная утопия даже в СССР все еще изображала «общество благоденствия» – коммунистическое общество – как состояние изобилия материальных благ прежде всего. В какой-то мере материальное изобилие превращается в литературных утопиях того времени (Б. Никольского, Э. Земковича, Я. Окунева, Я. Ларри, А. Беляева и др.) в самоцель. Достигнув состояния материального изобилия, общество прямо и непосредственно противостоит природе – и только природе. Внутрисоциальные проблемы попросту сами собой устраняются, коли уж достигнуто материальное изобилие.

Если Мор и Кампанелла считали, что основой «общества благоденствия» должны быть «духовные» нормы справедливости и морального совершенства прежде всего, то затем, в последующем развитии традиционной утопии, понятие «благоденствия» прочно отождествилось с понятием изобилия основных предметов потребления. Изобилие стало восприниматься как единственная предпосылка само собой, автоматически развивающегося из нее абсолютного социального и нравственного совершенства.

Весьма любопытно, что буржуазная антиутопия («Мы» Е. Замятина, «1984» Дж. Оруэлла и др.), демонстрируя свое негативное отношение к идеям социализма, фактически на первый план выдвинула принципиальную недостижимость изобилия в обобществленном производстве. Все прочие – политические, идеологические, моральные – негативные, с их точки зрения, свойства социалистического общества авторы этих антиутопий выводят из недостижимости общего высокого благосостояния. У Е. Замятина речь идет об абсолютизированной рационализации, у Дж. Оруэлла – об иррациональности общественных отношений социализма, но оба эти варианта негативного устройства общества (сами по себе противоположные друг другу, что уже свидетельствует отнюдь не в пользу общих концепций авторов этих антиутопий) исходят в конечном счете из невозможности, якобы, разрешить в его условиях такого общества экономические проблемы.

Успехи социалистического строительства в СССР и других странах социалистического лагеря, быстрое развертывание научно-технической революции, становление в СССР зрелого социалистического общества осветили по-новому проблему достижения изобилия материальных благ. Из отдаленной, общесоциальной цели она стала для стран социализма конкретной, прикладной собственно экономической задачей. В условиях же современного буржуазного общества рост производства материальных благ лишь обострил его социальные конфликты, поставил это общество перед еще более острыми, чем прежде, и практически до конца не разрешимыми в рамках этого общества противоречиями. Общественная оценка проблемы благосостояния как необходимого атрибута «общества благоденствия» приобрела, соответственно, ряд новых смысловых оттенков.

Создание производственных возможностей обеспечения изобилия – не самоцель, но лишь средство. Изобилие материальных благ в условиях коммунистического общества составляет предпосылку, базис, исходный пункт последовательного развития и разрешения всех существующих и вновь возникающих на его основе социальных проблем. Однако представление о том, что на базе изобилия материальных благ все социальные проблемы решаются сами собой, чисто автоматически, а новые возникнуть попросту не могут, заведомо ложно.

Что же касается буржуазного общества, то чем выше в нем уровень производства материальных благ, тем острее проблема коренной и неустранимой неравномерности распределения материального богатства, тем очевиднее несовместимость самого типа общественных производительных сил с определением социального положения и социальных ролей личности по ее имущественному статусу, тем очевиднее несостоятельность буржуазных ценностей жизни, ставящих сам по себе материальный достаток и материальный интерес отныне и во веки, во главу угла, абсолютизирующих его.

Изобилие как социальная проблема

Развитие материального производства, потенциально способное обеспечить изобилие потребительских благ, создает целый ряд не только производственных проблем, которые непосредственно в самой сфере производства и одними только средствами производства и научно-технического прогресса не могут быть решены.

Существование общества в условиях всеобщего изобилия требует вполне определенной социальной системы – коммунистической, – ибо в границах какой-либо другой социальной системы оно просто не может существовать как таковое в своем наиболее полно реализованном виде. В буржуазном обществе проблемы, порождаемые потенциально назревающим изобилием (которое могла бы дать сама по себе техника), оказываются в рамках старых социальных отношений неразрешимыми и вызывают лишь предельное обострение социальных конфликтов. Это обострение социальных конфликтов отнюдь не одинаково отображается в творчестве различных авторов. Но хотят они того или нет, в конечном счете, все они сходятся в одном: изобилие порождает известного рода тупик, ибо теряется цель социальной активности индивида, социального движения и социального развития общества. Вещественное богатство в качестве самоцели враждебно духовной жизни человека; оно низводит духовную жизнь человека лишь к роли средства его достижения, переворачивая тем самым истинное соотношение вещей с ног на голову. Эту (по сути временную) тупиковую ситуацию может преодолеть, освободив обществу путь для дальнейшего развития, только социалистическая революция.

Прогрессивная литературная утопия Запада достаточно остро ставит проблему смысла человеческого существования в условиях предельного развития производства, которое потенциально способно обеспечить материальное изобилие, но не способно само по себе, без коренного изменения социальных отношений, придать жизни истинный глубокий смысл, разрешить социальные антагонизмы буржуазного мира, выдвинуть новые, более высокие, чем простая сытость, жизненные идеалы и ценности.

«451° по Фаренгейту» Рея Бредбери: чем выше техника, тем жестче и свирепей диктатура безмыслия, бездушия, слепого повиновения государственно-монополистической верхушке и военщине, задающим цели функционирования этого опустошенного, расчеловеченного мира. Удержать это лишенное внутреннего смысла общества в повиновении можно лишь отняв у него источники какой-либо серьезной информации, лишив его стимулов к мышлению, подавив крайней жестокостью самые робкие попытки задуматься над судьбами человеческого существования, над проблемами устройства этого общества. Его естественный конец – гибель под бомбами в бессмысленной, развязанной во имя каких-то иррациональных целей войне.

«Потребители» Маргарет Сент-Клер: ярко раскрашенный потребительский «рай», не более осмысленный, чем общество, о котором пишет Бредбери в «451° по Фаренгейту», но более красивый внешне, с лучше замаскированной (хотя отнюдь не менее жесткой) тиранией, направленной, правда, не на подготовку к войне, а на стимулирование пусть бессмысленного, но максимального потребления. Иначе – без этого потребления, ставшего в погоне за прибылями самоцелью, – все существование нарисованного Сент-Клер общества изобилия потеряло бы смысл.

«Сделай сам» Клиффорда Саймака: вырвавшаяся в мире конкуренции (и именно из-за конкуренции) из-под контроля автоматическая техника, наделенная искусственным разумом, делает фактически бессмысленным существование человека, ибо он превращается в куклу в руках у роботов. Это – нежно любимая кукла. Все усилия роботов направлены на заботу о ней, но она – только кукла для оживших вещей, только объект забот автоматов.

«Утопия 14» Курта Воннегута-младшего: повесть о том, как в условиях государственно-монополистического капитализма был доведен до логического завершения процесс автоматизации и кибернетизации общественного производства, и как в результате этого для человека не осталось места на Земле. ⁵⁸ Дело не в том, что не хватает средств к существованию: они есть и их можно было бы производить еще больше, если бы не стремление сохранить в распределении потребительских благ различия между технократическо-бюрократической верхушкой и широких масс людей, не находящих себе дела, занятия, целей жизни. Дело именно в потере смысла жизни, ее духовного содержания, ее человеческих целей.

В этих и в множестве других неупомянутых нами научно-фантастических произведений сквозит отчетливая идея, что те целевые функции, под воздействием которых развивается производство и техника при капитализме, неизбежно приводят общество в тупик, приводят к потере главных ценностей, которые человечество завоевало с огромными жертвами и которые, в конечном счете, собственно-то и поднимают людей над миром животных.

В западной научной фантастике прогрессивного направления четко доминирует ретроспективный аспект оценки настоящего: абсолютизация богатства, абсолютизация материальных ценностей, возведение потребления в ранг идеологии, в ранг смысла жизни, порожденные капиталистическим строем, неизбежно ведут к деградации человека и человеческого. Прогноз во всех этих направлениях занимает лишь безусловно подчиненное по отношению к ретроспекции положение. ⁵⁹

Современная научная фантастика социалистического направления рассматривает материальное изобилие лишь как средство дальнейшего социального и духовного развития человечества, дальнейшего социального совершенствования, а не как самоцель. А пути достижения материального изобилия сегодня являются для социалистического мира объектом конкретного и реального экономического и социального планирования, а не предметом утопий.

Мы не найдем ни одного сколько-нибудь значительного научно-фантастического (социалистического направления) романа 60–70-х годов, где бы рассматривались именно и только пути достижения изобилия или изображение изобилия было бы самоцелью. Если же само достижение изобилия все же и рассматривается в качестве проблемы, то только лишь в свете какого-нибудь гипотетического социального (или научно-технического) решения, способного либо ускорить, либо замедлить наступление материального изобилия.

Однако стремление ограничиться проблемой изобилия, стремление освещать достижение изобилия как истинный и полный финал человеческих устремлений и социальной истории еще не изжито до конца в научной фантастике социалистического направления. Однако такое общество выступает перед читателем как мир неподвижной и застывшей идиллии. В нем нет вообще никаких противоречий – и никакого движения вперед: двигаться и некуда, и источника движения нет...

Такого рода научная фантастика по своему истинному содержанию содержит не столько попытку образного моделирования гипотетических проблем, дополняющую научные представления о развитии общества, сколько как попросту ненаучную и соответственно мировоззренчески иллюзорную концепцию социального развития, для которой нет никаких оснований. Фактически, в такого рода случаях, мы сталкиваемся с прямыми рецидивами донаучных, домарксистских представлений об обществе, давно пройденных в историческом становлении нашего научного мировоззрения.

К сожалению, отдельные вкрапления такого подхода пока встречаются, как мы уже отмечали выше, еще довольно часто в научной фантастике. Они имели место даже в творчестве столь тяготеющего к безусловной научности, глубокого и серьезного автора, как И. А. Ефремов. Но в некоторых случаях мы имеем дело с произведениями, которые практически уже целиком базируются непоследовательных и неправомерных в системе нашего научного марксистского мировоззрения посылках. При этом их авторы субъективно, конечно, могут руководствоваться самыми лучшими намерениями, однако, объективные результаты их творчества по своему истинному идейному содержанию оказываются в своих существенных аспектах принципиально ошибочными. В качестве характерного примера такого произведения можно привести повесть С. Жемайтиса «Вечный ветер» (М.: Детская литература, 1970). Книга эта – типичный пример откровенно и прямолинейно идиллической утопии. Фактически предметом изображения служит идеальное (вернее, идеализированное) настоящее, продолженное вперед по оси времени по методу простейшей линейной экстраполяции, простого переноса. В будущем, каким его изобразил С. Жемайтис, решены все наши социальные проблемы, сняты все противоречия нашего времени и не возникли, да по идее автора и не должны, не могут возникнуть, новые. Любовные коллизии – единственное обстоятельства, осложняющие жизнь в этом утопически-идиллическом будущем, – вряд ли могут быть отнесены к особым чертам именно будущего или к разряду новых социальных проблем, тем более, что даже в изображении любовных отношений автор всячески стремится уйти от конфликтов. Книга весьма обстоятельно рисует картины моря, они в ней интересны и поэтичны, но социальное будущее низведено в книге до роли лишь литературного антуража для описания все того же моря.

Будущее в книге С. Жемайтиса – не более, чем фон, причем фон окрашенный в совершенно ровные, абсолютно и безусловно розовые тона. Возможно, это могло бы показаться терпимым читателю, совершенно неискушенному в современных идеологических проблемах, однако, по нашему мнению, столь упрощенно идиллическая трактовка проблемы будущего как раз именно с идеологических позиций отнюдь сейчас не настолько невинна, как это могло бы показаться.

Будущее в настоящее время – объект не только достаточно реальных и глубоких научных изысканий, но и объект самой острой, самой ожесточенной идеологической борьбы. Современный человек, как мы уже отмечали выше, с помощью изображаемого и в научной литературе, и в научной фантастике гипотетического предвидимого будущего прежде всего ретроспективно оценивает настоящее. Только уж очень наивный и несведущий в социальной проблематике читатель мог бы серьезно воспринять изображение будущего в тонах абсолютно розовой гармонии и идиллии. Нельзя сказать, чтобы таких читателей уже совсем не осталось: пока они еще не столь уж редки. Однако по мере роста социального знания и социального самосознания, на развитие которых направлена вся идеологическая политика, все более широкие круги читателей будут испытывать растущее недоумение и разочарование по отношению к столь упрощенному и плоскому изображению будущего. Вольно или невольно, такое представление об обществе изобилия несомненно является идеологической иллюзией, которая уводит читателя от активного отношения к жизни, от творческого, критически-созидательного отношения к ней.

Дело здесь совсем не в оттенке – светлом или темном, – в который должно и может быть окрашено будущее. Наше общее отношение к будущему в принципе диктуется его научно-оптимистическим марксистским пониманием. Даже наполненные критическим пафосом произведения научной фантастики, романы-предупреждения авторов, стоящих на позициях социалистического мировоззрения, в конечном счете всегда необходимо оценивают будущее оптимистично, подвергая сомнению и негативно оценивая не генеральную линию развития общества, а какие-то частные рецидивы старого в новом, какие-то гипотетически потенциально возможные отклонения, гипотетические боковые ветви развития и т. п.

Существенный недостаток книги С. Жемайтиса именно в «безоттеночности» (сиречь в беспроблемности) изображения нашего гипотетического будущего. Мировоззренческий утопизм заключен здесь именно в беспроблемности, а не в оптимизме, который сам по себе в принципе безусловно правомерен. Книга «Вечный ветер» в той части, где идет речь о будущем, представляет собой не столько литературную утопию как особый род художественной литературы, сколько мировоззренческую утопию, возвращающую нас по существу к домарксовому социализму.

«По ту сторону» изобилия...

Представление о том, что коммунистическое изобилие чисто автоматически обусловливает решение всех остальных социальных проблем – от проблемы стимулирования труда до проблем самореализации личности, проблем ее этических норм и т. п.-заведомо ложно. Этот упрощенный, механистический вариант «экономической эволюции» в какой-то мере является продолжением столь популярного в буржуазной научной фантастике «технологического эволюционизма». В этих представлениях о социальном развитии техника понимается не как конечная предпосылка развития общества, осуществляющая свои функции лишь путем сложного опосредования через производственные отношения и т. п., а как прямая и непосредственная основа социальных изменений на всех без исключения уровнях жизни общественного человека.

В научной фантастике социалистического направления первый внушительный удар по «экономическому эволюционизму» был нанесен научно-фантастическим романом И. А. Ефремова «Туманность Андромеды» (1957 г.).

Основной прогностический аспект «Туманности Андромеды» состоит в четкой формулировке общего представления о коммунизме как об «обществе благоденствия» со своей собственной динамичностью, со своими внутренними проблемами (хотя и не до конца понятными и читателю и автору: он лишь попытался их нащупать).

И. А. Ефремов поставил перед собой задачу дать полную, исчерпывающую картину своего варианта общества будущего: показать соотношение техники и человека, место освоения космоса в человеческом существовании, систему общественного производства и систему управления обществом в целом, изобилие и потребности, систему ценностей и духовный мир индивидуума, систему образования и институт семьи и брака, место личности в социальном развитии, систему норм и систему наказания и т. д. и т. п.

«Туманность Андромеды» по своему универсальному охвату проблем «общества благоденствия» в чем-то очень близка к традиционной утопии, но, вместе с тем, безусловно принадлежит к Новой Утопии по соотношению утопических и научных представлений, по методологии прогноза, а самое главное – по своему подходу к решению поставленных в ней проблем. Причем, как всякая истинная утопия, «Туманность Андромеды» существенно опередила науку своего времени по целому ряду моментов (и во многом до сих пор еще продолжает опережать, хотя после ее выхода в свет прошел огромный срок – более 15 лет). ⁶⁰

Нет необходимости особенно подробно писать о «Туманности Андромеды»: наверное, нет ни одного серьезного читателя социально-философской научной фантастики, который бы ее не знал, нет ни одного серьезного исследования по истории и теории советской научной фантастики, где бы не писали о ней, где бы не было на нее ссылок. Лучшее в традиции социально-утопического научно-фантастического романа 20–30-х годов не просто возродилось здесь, а было поднято на новую ступень, было существенно развито в новых условиях.

Было бы вместе с тем неправомерно изображать дело таким образом, что быстрое развитие советской литературной утопии в облике научно-фантастического романа или повести в 50–60-е года, открытое «Туманностью Андромеды», представляет лишь прямое и непосредственное развитие лучших традиций 20–30-х годов. «Туманность Андромеды» возникла не без учета негативного опыта научной фантастики 40-х годов, возникла как идейное отрицание и преодоление этого печального опыта.

Сколько-нибудь реальные и серьезные социальные проблемы общества будущего как-то «сами собой» уходят из научной фантастики 40-х гг., в лучшем случае уступая свое место так называемой «научно-технической утопии». Авторы научно-фантастических произведений того периода, по удачному выражению А. Ф. Бритикова, «...словно прячутся от будущего» («История русского советского романа». Кн. 2. М. – Л.: Наука, 1965. С. 365). Это был по своей сути эпигонский возврат к весьма далекой от научного коммунизма идее автоматизма и прямолинейности социального развития вслед за научно-техническим прогрессом. Да и само понимание научно-технического прогресса получало в произведениях В. Немцова, А. Студитского, В. Охотникова, В. Сытина, В. Сапарина и др. поразительно плоское отражение. Мелочи, частности, элементарно инженерные решения изображались много более значимыми, чем... теория относительности, освоение космоса и т. п. Даже более ранние произведения (20–30-х гг.) – Я. Окунева или В. Никольского, А. Беляева или Я. Ларри – в своем собственно прогностическом звучании были много выше и глубже примитивной и научно ограниченной фантастики 40-х гг. Отдельные исключения не могли тут ничего изменить.

В какой-то мере это может быть объяснено самими социально-экономическими условиями периода восстановления страны после тяжелейшей войны. Но в определенной (и может быть решающей) степени здесь сказался ряд допущенных в те годы принципиальных идеологических ошибок.

Несомненным достоинством «Туманности Андромеды» явилась попытка показать будущее не в виде застывшего неподвижного идеала, а в качестве противоречивого, проблемного и драматического процесса. Не все удалось здесь И. А. Ефремову, однако, общая идея бесконечности общественного процесса, общий исторический оптимизм, опирающийся на научное понимание развития общества и т. п., является безусловным и главным достоинством его книги. Герои «Туманности Андромеды» были полной противоположностью скучно схематичным героям В. Немцова, А. Казанцева, А. Студитского. Перед нами оказались живые, не стандартные, не похожие друг на друга, очень не простые и вместе с тем привлекательные – каждый по-своему – люди будущего. В их обрисовке было много спорного, порой и прямо сомнительного, но они были достаточно убедительными «людьми из будущего», как мы это будущее можем себе сегодня представить. И, вместе с тем, это были не супермены, а живые люди, продолжающие и развивающие в себе лучшие черты наших современников. Можно было бы не согласиться с той или иной стороной их образа, но во всех случаях читатель воспринимает их в качестве реальных персонажей, воспринимает их вполне серьезно, чего никак нельзя сказать о многих героях фантастики 40-х годов.

В «Туманности Андромеды» оказалась, в частности, нарушенной ложная традиция идиллического изображения творческого труда в развитом коммунистическом обществе. Творческий труд здесь изображен как глубоко увлекательный, напряженный процесс поисков и решений, как сложившаяся в полной мере первая жизненная потребность (никак при этом не умаляющая развития других потребностей, других форм жизнедеятельности). Однако в «Туманности Андромеды» творческий труд предстал перед нами и с другой своей стороны: как сфера острых коллизий, сфера драматических и даже трагических событий, арена бескомпромиссного столкновения различных взглядов, этических принципов, различных интересов, целей и характеров. Все эти коллизии, по мнению И. А. Ефремова, не являются наследием или пережитком предшествующих периодов. Они трактуются как органичные именно для коммунистического общества, как его понимал и изображал И. А. Ефремов.

Изобилие и человеческие ценности

Изобилие существенно снижает роль самих по себе экономических стимулов прогресса общества и должно поэтому выдвинуть на их место какие-то иные стимулы общественного развития. Экономические отношения при этом отнюдь, конечно, и в коммунистическом обществе изобилия не теряют роль базисных. Однако сам смысл изобилия состоит в том, что общество решило свои экономические проблемы, и центр тяжести активного развития, активное движущее начало общественного прогресса перемещается в какие-то другие сферы общественных отношений, опирающиеся на экономические отношения в качестве базисных, но отнюдь не сводимые прямо и непосредственно только (или даже преимущественно) к экономике. Экономическое развитие общества по мере становления материального изобилия и по мере вызревания коммунистических производственных отношений все в большей степени становится лишь предпосылкой собственно социального развития, лишь средством для этого развития, лишь его необходимым условием, но не может быть самоцелью. В центре истории стоит человек во всей полноте его собственно человеческих свойств, а не только «экономический человек». Экономическое бытие личности всегда было и будет базисным, но саморазвитие базиса не может оставаться всегда и только главной целью сознательного действия общественного человека. На определенном этапе истории – в условиях коммунистического будущего – оно вполне закономерно становится лишь средством, предпосылкой, условием.

Идея эта стоит пока далеко еще не в центре собственно научных изысканий, но для современной литературной утопии в облике научной фантастики она стала уже неотъемлемым атрибутом ее подхода к проблеме «общества благоденствия».

Приведем несколько типичных и характерных примеров.

В повести Е. Л. Войскунского и И. Б. Лукодьянова «Плеск звездных морей» (1970 г.) все действие перенесено прямо и безусловно в будущее. Авторы пытаются дать его вполне достоверную картину и здесь налицо очевидное преобладание прямого прогноза. Прогностические аспекты и здесь, конечно, неотделимы от соотнесения гипотетического будущего с нашим временем, неотделимы от ретроспективной оценки современности, однако, в значительной мере описание именно самого гипотетического будущего вынесено на суд читателя.

Мир будущего оказался у Е. Войскунского и И. Лукодьянова живущим полноценной и разносторонней жизнью. В центре этой жизни стоит творческий напряженный труд, увлеченность своим делом. Однако творческий труд и здесь показан не как идиллия, а как проблема. Одержимому мечтой о полете к звездам, главному герою романа приходится для осуществления своей цели преодолевать не только сопротивление природы, но и так называемую прозу жизни, неверие и сопротивление в общем-то, с нашей точки зрения, безусловно хороших людей... Его нравственная победа над жизненными обстоятельствами и над самим собой состоит в том, что к тому времени, когда становится возможной практическая реализация его прежней мечты, он сумел осознать ложность представления об исключительности того или иного дела, той или иной профессии. В обществе изобилия складывается внутренняя равноценность творчества для личности: нет для нее такого дела в этом новом, более человечном мире, которое само по себе было бы выше и лучше других. Корабль уходит к звездам без него. Корабль должен идти к звездам: в этом заключена общественная необходимость. Но для героя повести – это не поражение, а его победа: сегодня он уже нужнее людям в другом месте и это приносит ему самому столь же глубокое удовлетворение.

Постановка и весьма убедительное решение в романе Е. Войскунского и И. Лукодьянова проблемы социальной равноценности для личности любого направления творческой деятельности в обществе изобилия, убедительный показ ряда сторон внутренней конфликтности творческого труда составляет, по нашему мнению, одно из главных достоинств книги. Проблема иерархии творческих профессий – сложная и трудная проблема не только для гипотетического будущего, но и для реальной современности. Трудно сказать, например, выиграли мы или проиграли в конечном счете от того, что десятилетиями привлекали самых способных и талантливых молодых людей в атомную физику, в ракетное дело, в авиатехнику и т. п., отвлекая их при этом от внешне не столь броских профессий учителей или врачей? На наш взгляд, имеются достаточно реальные основания думать, что, может быть, и проиграли...

Еще в начале 60-х годов, еще до первого полета человека в космос, А. и Б. Стругацкие в повести «Возвращение» (переизданной в дополненном и переработанном виде в 1967 г.) очень резонно писали: «...наибольшим почетом пользуются, как это ни странно, не космолетчики, не глубоководники и даже не таинственные покорители чудовищ – зоопсихологи, а врачи и учителя» (с. 15). Проведенные в 1970–71 гг. под нашим руководством массовые эмпирические социологические исследования показали, кстати сказать, справедливость этого утверждения не только для гипотетического XXII века, о котором идет речь в повести, а уже и для наших дней.

«Возвращение» А. и Б. Стругацких отличается от аналогичных утопий И. Ефремова, Е. Войскунского и И. Лукодьянова тем, что акцент здесь сделан на описание моральных качеств, духовного облика человека будущего. В «Возвращении» показано развертывание определенных чисто человеческих качеств личности, формирующейся под воздействием социального мира, не отягощенного узкими утилитарными целями, не отягощенного эгоистическими мотивами человеческой деятельности, мира, где изобилие материальных благ – не более, чем средство.

Основным мотивом развития изображенного в «Возвращении» мира все еще остается динамизм освоения внешнего пространства, свойственный любой «экономической» цивилизации. Не случайно братья Стругацкие помещают мир своей утопии на тысячелетие ближе, чем И. Ефремов. XXII век – это сегодня уже почти конкретная реальность, срок, звучащий конкретно исторически. ХХХ же век И. Ефремова – это, по существу, «безвременье прогноза»: средство для показа гипотетического и идеализированного мира в принципе, а не способ сколько-нибудь точно датировать какие-то его координаты во времени.

В интересной и весьма живо написанной повести А. И. Мирера «У меня девять жизней» (1969 г.) будущее, подходя формально, – вообще не более, чем прием. В повести воспроизводится не реально предполагаемое будущее, не какие-либо его возможные проблемы, а гипотетический мир, «параллельный» нашему. Параллельный не столько в физическом смысле (что обыграно как раз в сюжете повести), сколько в смысле принципиальной основы его существования, его отношения с внешней природой, его внутренней сущности. С помощью фантастического устройства герои повести попадают в мир, который якобы существует где-то «рядом», где-то в гипотетическом суперпространстве «соприкасается» с нашим. Основой существования этого «параллельного» мира является не машинные техника и технологии, как в нашей цивилизации, а глубокое овладение биологическими закономерностями окружающей природы, овладение биологией самого человека. Это обусловливает определенные особенности в социальном устройстве этого мира, его весьма своеобразную культуру, своеобразный тип личности, тип жизнедеятельности, свой особый образ жизни.

Не все аспекты этой весьма плодотворной и интересной идеи «биологической цивилизации» доведены автором до конца, не все логически увязаны между собой. Однако, в конечном счете здесь удачно дан целостный образ иного мира, о котором нет нужды судить, хуже он или лучше нашего: он просто «другой». Художественная картина «другого» мира, «другой» жизни получилась весьма впечатляющей и яркой. И хотя связь с реальным будущим в повести А. Мирера кажется минимальной – все с первого взгляда сводится лишь к гипотезе «другого», параллельного нашему мира, – однако фактически прогностическая сторона научной фантастики (ее необходимое свойство) реализовалась и здесь.

Вчитываясь и вдумываясь в содержание повести А. Мирера, мы наглядно ощущаем, как много теряет пока наша цивилизация из-за ее «механицизма» (или «машинизма»), из-за относительно пока еще слабого овладения нами биологическими закономерностями природы, функционирования самого человека, наглядно видим, что машинная цивилизация мало способствует углубленному пониманию человека в природу своей собственной сущности. Биологическая цивилизация ставит человека ближе к природе, порождает ощущение слитности с ней, а не противостояния, как это имеет место в нашей машинной цивилизации. Биологическая цивилизация обогащает его эмоциональный мир, создает предпосылки несравненно более глубокого познания человеком своих собственных физических и духовных потенций, делает его труд во многом более привлекательным, более рациональным, значительно сокращает дистанцию между трудом и другими формами жизнедеятельности. Во многом существенном проигрывая машинной цивилизации, биологическая имеет и много преимуществ перед ней. При этом А. Мирер достаточно убедительно показывает, что центральные социальные проблемы всякой цивилизации – проблемы угнетения и свободы, места человека в обществе, борьбы классов и социальных групп, борьбы знания и суеверия – в принципе едины, на какой бы механизм взаимодействия с природой данной общество не опиралось. Центральной проблемой «общества благоденствия» и тогда, когда оно сложилось на биологической основе, остаются проблемы духовных ценностей, проблемы каких-то высших социальных целей и ценностей, проблемы смысла жизни. В любых условиях материальное изобилие – необходимое и базисное условие существования «общества благоденствия», но оно – не самоцель, а лишь предпосылка развитого человеческого существования.

Самой сильной стороной рассмотренных выше произведений является четкое разграничение двух типов социальной динамики: динамизма освоения внешнего для человека пространства и динамизма освоения человеком своей собственной внутренней социальной сущности. ⁶¹ Конечно, между этими двумя типами социальной динамики нет и не может быть непроходимых граней – они диалектически едины вплоть до взаимопереходов на всем протяжении истории. Однако, вместе с тем, они и существенно различны.

Если на первом, докоммунистическом этапе общественной истории центр тяжести человеческих усилий лежит в борьбе общества с «внешней» природой – в борьбе за материальное изобилие, – то на последующем, собственно коммунистическом этапе истории на первый план выходит борьба с «природой человека», непосредственно связанной с развитием человека как личности, индивида (от его биологии и зоологии до его социальной сущности, структуры его личности и т. п.). Центр тяжести развития общества переносится с освоения «внешнего» пространства существования общественного человека на освоение «внутреннего» пространства его жизнедеятельности. Соответственно этому происходит фиксируемый (хотя и очень по-разному в зависимости от социально-идеологических и методологических позиций) социальной наукой сдвиг в ценностных системах. Материальная обеспеченность все в меньшей степени выступает непосредственно как первостепенная жизненная ценность для личности: на первый план выходит то, что можно назвать (при всей неточности, нестрогости этого термина) комплексом духовных потребностей, духовного развития и самоутверждения человека в обществе.

В своем осмыслении проблемы «общества благоденствия» современная научная фантастика оказалась в полной мере на высоте положения, на высоте своей социальной функции как формы литературной утопии: она сумела поставить проблему коренного изменения направления и целей человеческой деятельности по мере достижения обществом материального изобилия. Она сумела – своими специфическими средствами – поставить в самых различных вариантах проблему извечности социального прогресса общества, диалектичности этого прогресса, проблему становления и развития нового социального мира, – как «отличного от сегодняшнего» состояния, но всегда динамичного, самопротиворечивого, непрерывно развивающегося в процессе самодвижения и разрешения внутренних противоречий.

Современная литературная утопия в облике социальной научной фантастики своими средствами художественного моделирования гипотетических миров сумела облечь в живые образы гениальную идею К. Маркса о том, что создание производственной базы материального изобилия завершает предысторию человечества и создает необходимый условия для его подлинной истории.

ИНТЕРЕСНЫЕ СТАТЬИ

Щелоков А. Со смаком!

Талалаев В. Ностальгия

Луизов А. Путешествие на луну Сирано де Бержерака

Зубакин Ю. Марс, год 1969

Гаков В. Хьюго Гернсбек и его «Эймейзинг»